Корабль Рима - Джон Стэк

Сципион отступил на несколько шагов, когда новая волна карфагенян обрушилась на небольшой отряд преторианцев. Во время первой атаки карфагеняне почти не обращали на них внимания, и лишь небольшие группы по два или три человека покидали главную палубу в поисках добычи. Число преторианцев уменьшилось до семи — жалкая кучка, которую мгновенно сомнут, как только сопротивление легионеров на главной палубе будет сломлено и карфагеняне бросятся на поиски нового противника. Сципион споткнулся о мертвое тело и увидел, что это Фульфидий, лежащий навзничь со стрелой в горле. Застывшее лицо капитана было искажено страхом, лишившим черты благородства, которое обычно накладывает смерть. Консул сплюнул, проклиная некомпетентность этого человека.

Еще один охранник Сципиона пал под ударами врага, и в образовавшуюся брешь ринулся карфагенянин, занеся меч для смертельного удара. Сципион быстро отпрянул и ударом снизу всадил кинжал в поясницу нападавшего. Лезвие с легкостью рассекло почки карфагенянина, о чем свидетельствовала струя черной крови. Сципион повернул кинжал, выдернул, затем оттолкнул от себя раненого врага, готовясь к следующей атаке. Радостные крики с главной палубы возвестили о победе над легионерами, и карфагеняне рассыпались по всему судну. Заметив, что многочисленная группа солдат направляется к корме, Сципион поднял меч павшего преторианца и шагнул вперед, став в ряд с оставшимися четырьмя охранниками, готовый принять смерть вместе с ними.

— Стой!

Громкий крик прорезал воздух, и карфагеняне остановились. Сципион не понял приказа, отданного на пунийском языке, но уловил властные интонации и обвел взглядом забрызганных кровью воинов, пытаясь определить командира. Карфагеняне расступились, пропуская вперед мужчину могучего телосложения; его бородатое лицо блестело от пота. Он был лет на десять старше Сципиона, но осанка выдавала в нем человека, привыкшего повелевать. Командир остановился прямо напротив Сципиона и, криво улыбаясь, рассматривал консула. Затем повернулся к солдатам и приказал что-то на своем языке. Карфагеняне бросились вперед и мгновенно расправились с четырьмя оставшимися преторианцами, которые от неожиданности даже не успели защититься. Сципион, выкрикивая проклятия в адрес командира карфагенян, приготовился к смерти. Командир презрительно улыбнулся.

— Опусти меч, римлянин, — произнес он на довольно сносной латыни.

Сципион не пошевелился. Карфагенянин вложил меч в ножны и подошел к Сципиону на расстояние удара.

— Я не собираюсь тебя убивать, римлянин. На тебе одежда сенатора. Кто ты?

Сципион выпрямился в полный рост.

— Я Гней Корнелий Сципион, старший консул Римской республики.

Его тон выдавал раздражение оттого, что приходится называть себя командиру карфагенян. В наступившей тишине Сципион изучал стоящего пред ним человека, гадая, какую судьбу тот ему уготовил.

Командир пунийцев улыбнулся, но улыбка не затронула глаза, лишь подчеркивая ненависть, сквозившую во взгляде. Глядя в эти глаза, Сципион впервые за весь день почувствовал, что в сердце его прокрадывается страх.

* * *

Аттик стоял на корме «Аквилы», наблюдая, как в южном небе исчезают следы вулканического дыма. Остров Стромболи остался в двадцати милях позади галеры, державшей курс на север, к стремительно темнеющему горизонту. Воздух наполнился ударами барабана, задававшего темп стандартной скорости, но Аттик не заметил его — ритмичное стаккато сливалось с множеством других звуков, сопровождавших вторую половину его жизни. Капитан обращал внимание только на непривычные звуки. Услышав шаги Дуилия, Аттик резко обернулся. Затем вытянулся по стойке «смирно», ожидая приказа, но Дуилий махнул рукой.

— Вольно, капитан.

Сенатор говорил тихо, словно не хотел, чтобы их услышали.

Аттик опять повернулся к кормовым поручням и возобновил наблюдения. Дуилий встал рядом с ним. Прошло несколько минут.

— Думаешь, кому-нибудь удалось уйти? — спросил консул.

Аттик просто покачал головой — отвечать не было сил.

— Откуда такая уверенность? — Дуилий искоса взглянул на капитана.

Аттик выпрямился и повернулся к консулу; Дуилий последовал его примеру.

— У них не было ни одного шанса, — сказал Аттик, и Дуилий различил в его голосе нотки гнева. — Эти люди были обречены с того самого дня, когда прибыли в Фьюмичино.

Дуилия неприятно поразила такая безапелляционность, и он рассердился.

— Почему? — Голос сенатора звенел от напряжения.

— Потому что карфагеняне превосходят нас во всем, и у нас нет опыта, чтобы победить их.

— Значит, Классис Романус не следовало строить? — гневно спросил Дуилий. — Так? Мы должны бросить Сицилию и наши легионы на произвол судьбы?

— Нет. — Мысль об очередной бесплодной попытке донести до римлянина свою точку зрения раздражала Аттика. — Но я убежден, что мы должны использовать наши сильные стороны и навязать карфагенянам такой бой, который сможем выиграть.

Дуилий снова собирался бросить упрек капитану, но убежденность, звучавшая в голосе Аттика, заставила его умолкнуть. Консул понял, что это не пораженчество, а чувство разочарования.

— И в чем же наша сила? — спросил он, глядя в глаза капитана.

— Наши матросы не могут тягаться с экипажами пунийцев, но легионеры намного превосходят лучших карфагенских воинов. Мы должны перенести бой на палубы вражеских судов.

— Но как?

Дуилий понял, что ничего не смыслит в тактике морского боя.

Аттик кратко описал необходимые навыки и указал время, которое потребуется на обучение экипажей. Затем умолк, размышляя, следует ли раскрывать всю правду, рассказывать о главной проблеме — неумении легионеров высаживаться на борт вражеского судна. Вспомнив, что консул был с ним откровенен, капитан решил рискнуть.

Дуилий молча выслушал все аргументы — и за, и против.

— Почему в Фьюмичино экипажи не обучали маневрам, необходимым для абордажа? — спросил он.

— Потому что мы получили приказ тренировать только таран, где у карфагенян абсолютное преимущество.

— Чей приказ?

— Тудитана, — ответил Аттик.

Человек Сципиона, подумал Дуилий.

— А капитаны других галер придерживаются того же мнения? — спросил консул.

— Капитаны флота в Остии — римляне. Они исполняют приказ, не задавая вопросов, — с оттенком презрения сказал Аттик. — Только чужак способен заметить то, чего не видят они.

Дуилий кивнул. Консул имел возможность убедиться в этом на собственном опыте — с самого первого дня, когда переступил порог сената в качестве новус хомо, или новичка. Сенаторы, принадлежавшие к знатным фамилиям, были ослеплены традициями и многолетней стабильностью — их с юности воспитывали для того, чтобы занять места отцов в курии. Будучи чужаком, Дуилий мог видеть то, чего не видели они, и использовать систему так, как им и в голову не приходило, и именно поэтому его взлет к вершинам власти оказался таким стремительным.