Переворот - Иван Павлович Кудинов

Долгих пожал плечами.

— Бывший капитан инженерной службы. Говорят, хорошо строил когда-то мосты…

— Вот и строил бы мосты!

Долгих улыбнулся, тронув Степана за локоть. И они пошли по шаткому дощатому перрону, сквозь который там и сям пробивалась пыльно-зеленая жесткая трава.

— Покажи мне свои пушки, — попросил Долгих. — Это правда, что они еще при Петре Великом состояли на вооружении? Ну, и как они стреляют, петровские мортиры?

— Не знаю, — ответил Огородников. — Стрелять пока не приходилось.

* * *

Утром из Евсино донесли: несколько составов противника приближаются к станции. Что за составы, сколько? Штаб снова заседал, разрабатывал планы. А у Долгих возник свой план. Взяв несколько бойцов, он сел в паровоз и налегке, отцепив вагоны, помчался в Евсино, чтобы самолично разведать обстановку.

Доехали минут за пятнадцать. И вот он фронт — как на ладони. Местность за станцией ровная, поросшая лишь мелким и низким кустарником, и полотно железной дороги просматривается до самого горизонта. Далеко на этом открытом и ровном поле виднелись паровозные дымки. Долгих насчитал их пять, таких дымков — пять неприятельских поездов, растянувшись по всей видимой равнине, двигались на Евсино. А это значит, что при благоприятно сложившейся для них обстановке не далее как к вечеру, а то и раньше могут выйти они и на Черепаново… Теперь промедление могло стоить жизни. Долгих приказал машинисту возвращаться — и они, наддав пару, помчались обратно.

Тем временем отряд Огородникова и приданная ему «артиллерия» Чередниченко, получив задание прикрывать левый фланг между Евсино и Черепаново, вышли на исходный рубеж. Пушки установили на невысоком бугре — позади березовой перелесок, дальше поле, поросшее кустарником, а впереди железнодорожное полотно, по прямой до него не больше сорока саженей…

Взошло солнце. И поляна вспыхнула и занялась белым пламенем. Цвела ромашка. И так ее было много вокруг, так буйно и чисто она цвела, на этом бугре — некуда ногой ступить. Чередниченко, увидев, как лошади топчут и с хрустом ломают копытами цветы, несколько даже растерялся.

— Ты погляди! — сказал он шедшему рядом Огородникову. — Сколько цветов… Может, сменить позицию? Жалко топтать.

Огородников посмотрел на него и ничего не сказал Подошел к пушкам. Две из них были установлены рядом, третья чуть поодаль. Огородников придирчиво их осматривал, время от бремени поворачиваясь к Чередниченко:

— Не шибко высоко забрались?

— Нет, в самый раз. Траектория с этой точки отличная, — пояснил Чередниченко. — Кроме того… видишь поворот? Поезд непременно здесь притормозит, замедлит ход — вот тут мы его и угостим. Жахнем, как вон говорит товарищ Романюта, по кумполу. Все рассчитано.

— Ясно, — кивнул Огородников, направляясь к третьей пушке, сделанной рабочими механических мастерских и удивляясь несуразному ее виду: ствол пушки, установленный на колеса от жнейки, был слегка изогнут и смотрел куда-то в сторону и чуть вверх. — А это что за кичига? — спросил. — По кому вы из нее собираетесь палить?

— По аэропланам, товарищ командир, — весело ответил невысокий, коренастый боец, выглядевший рядом с этой пушкой не менее живописно: на нем была солдатская гимнастерка и синие плисовые шаровары, заправленные в сапоги. Огородников улыбнулся, узнав Тихона Мурзина, двоюродного брата Вари Лубянкиной.

— Ясно, — кивнул он и построжел. — Ну что ж, товарищи, шутка дело хорошее, только сегодня ждут нас дела не шуточные. Так что будьте готовы. — И, увидев Романюту, подбадривающе спросил: — Ну как, товарищи артиллеристы, жахнем по кумполу?

— Жахнем, как пить дать! — сказал Романюта.

Подул слабый ветерок, и поляна колыхнулась, белые волны пошли по ней из конца в конец. Сухо и жестко зашумела трава.

Романюта сорвал ромашку и ловко, двумя пальцами стал отделять белые продолговатые лепестки, приговаривая:

— Любит — не любит… к сердцу прижмет, любит — не любит… к черту пошлет! — Бойцы собрались вокруг него, сдержанно посмеиваясь, ждали, чем кончится этот наговор. — Любит! — объявил Романюта, оборвав последний лепесток.

— А ты, товарищ комвзвода, насчет чехов погадай, — попросили его. — Побьем мы их или не побьем?

— Насчет этого я и гадать не собираюсь, — сказал Романюта. — Побьем непременно. Не сегодня, так завтра. Иначе и не может быть. Все, товарищи. По местам!

Ветер то стихал, то снова подхватывался, и густой, неровный шум наполнял воздух. Со стороны Евсино доносилась перестрелка. Там, должно быть, вступили в бой сторожевые охранения. Алтайский фронт — одно лишь название — разворачивался медленно да и силами располагал он весьма незначительными. «Так что надеяться на поддержку сегодня не приходится», — думал Огородников.

Ждали противника с утра. Но он и к обеду не подошел, и к паужину не появился. И Огородников сильно обеспокоился, опасаясь наступления темноты, которая усложнит дело и не позволит вести прицельной стрельбы. Тогда противник может проскочить в Черепаново беспрепятственно, не понеся никакого урона, а это в планы обороняющихся не входило.

Опять подул ветер, зашумела трава по косогору. Но шум доносился теперь и со стороны Евсино, размеренно-ровный, все более слышный и нарастающий.

— Ну, братцы, кажись, идут! — Романюта поправил фуражку, шагнул к орудию. Артиллеристы заняли свои места — наводчики, запальщики, подносчики «снарядов»…

А шум все нарастал, приближаясь, и вот бронепоезд появился, наконец, из-за поворота. Пуская тугие сизые клубы пара, он сбавил ход. И в первый миг показался каким-то неуклюжим. «Под стать нашим пушкам», — подумал Романюта.

Бронепоезд, пыхтя и погромыхивая, медленно распрямлялся, подставляя бок, и весь теперь был как на ладони — со всеми своими башнями, бронеплощадками, боевой рубкой, расположенной между кабиной и трубой паровика… И эта труба особенно была заметной.

— То-овсь! — протяжным и низким голосом скомандовал Чередниченко, не спуская глаз с дымившей трубы и хорошо теперь видя, что паровоз движется не обычно, как это полагается, а толкая впереди себя платформу. — Вот сволочи, зад подставляют! — выругался Чередниченко.

— Ничего, достанем и до переда, — пообещал Романюта, и нетерпение отразилось на его лице. — Запалы!..

— Спокойно, — сказал Чередниченко, глаза его сузились, лицо побледнело и капельки пота выступили на лбу. — Спокойно. Пусть подойдут поближе. Броню его вряд ли пробьют наши «снаряды», и вот трубу… Романюта. видишь трубу?

— Ви-ижу!

— Давай по ней… чтоб грохоту побольше. Постарайся зацепить.

— Заце-епим!

Чередниченко вскинул руку, подержал ее над головой и резко опустил:

— Пли!

Вспыхнули запалы. Тугим ветром ударило в грудь, опахнув лицо. И в тот же миг раздался оглушительный грохот, скрежет и звон металла… Рядом кто-то, не выдержав, крикнул «ура». И Чередниченко увидел, что верхняя часть трубы напрочь снесена. Бронепоезд остановился, пыхтя и отдуваясь, из жерла покалеченной трубы со свистом вырывался пар.

— Молодцы! — похвалил Чередниченко. — С первого залпа.

Романюта, вскинув голову, беззвучно смеялся:

— Жаль, котел не