Бабочки Креза. Камень богини любви - Елена Арсеньева

— Кирилл Шведов в жизни не писал никаких доносов, — спокойно возразил ее собеседник. — После кровавой трагедии в квартире доктора Лазарева, иначе говоря — Берлянта, после того, как он и Лариса оттуда бежали, моя бабушка, Аглая, выбралась из своего укрытия и бросилась к Кириллу. Кое-как привела его в сознание и перевязала раны. Вернулась Глаша, горничная Лазарева, и помогла ей. Кирилл еле держался на ногах, но все же смог добрести вместе с Аглаей до дома, где жил Шнеерзон, старый друг его отца, убитый Берлянтом. Конечно, в тот дом идти было нельзя, но Кирилла и Аглаю приютили соседки старика. Там они и скрывались, пока Кирилл не окреп. Он знал, где хранил свои ценности старый Шнеерзон, ведь сам же и оборудовал для них тайники. Те деньги помогли им выжить. Аглая стала женой Кирилла Шведова и разделила с ним все, что уготовила ему судьба. Он долго выздоравливал, они скрывались, потом им удалось добраться до Питера и уйти через границу в Финляндию. Со временем супруги перебрались в Париж. Несколько позже, в сороковом году, там родился их сын Владимир. А Кирилл Владимирович сразу, как только прибыл в Париж, стал одним из активных деятелей Русской освободительной армии. Он работал в контрразведке, и несколько раз ему поручали нелегально пробираться в СССР. Именно во время одной из таких тайных командировок он на московской улице и столкнулся лицом к лицу с Берлянтом — Гаврилой Конюховым. Даже если Кирилл и захотел бы свести с ним старые счеты и узнать, где теперь коллекция Креза, он не мог себе этого позволить: слишком многое зависело от того, вернется ли он в Париж живым и здоровым, сможет ли передать добытые сведения. Поэтому он только обменялся взглядами с Конюховым — и в тот же час уехал из Москвы в Ленинград, а оттуда к границе с Прибалтикой, где был «коридор» для перехода границы. Ему было не до доносов. Все было как раз наоборот: именно Гаврила, в смысле Берлянт, попытался донести на Шведова. Однако за Конюховым уже давно наблюдали… Он попался во время спекуляции драгоценностями, извлеченными, как я понимаю, из бабочек Креза, и конец его был неминуем. Когда мы с отцом работали в архивах и спецхране, я читал протокол допроса Конюхова, который сообщал, что встретил на улице бывшего эсера Шведова, носившего кличку Гектор.

— Но как вы могли видеть какой-то протокол допроса, если Гаврила был убит при попытке к бегству в момент ареста? — удивленно спросила Наталья Михайловна.

— Убит? — изумился Кирилл. — Мне кажется, вы что-то путаете. Я видел довольно много протоколов с показаниями Конюхова. Он очень старательно уводил разговор от бриллиантов… Его счастье, что следователи были убеждены: речь идет о спекуляции мелкими партиями. О шкатулке-то Креза они и знать не знали! Пожалуй, если бы заподозрили, что жена Конюхова исчезла из Москвы с бриллиантами на баснословную сумму, ее искали бы куда резвее и не дали бы скрыться за новой фамилией.

— Вы в чем обвиняете мою семью? — протянула Наталья Михайловна. — В том, что шкатулка Креза была увезена моей бабушкой из Москвы в Нижний?

— Как будто вы этого не знаете, — усмехнулся Кирилл. — Разумеется!

— Ну что ж, — холодно проговорила Наталья Михайловна, — значит, вам еще повезло. Я имею в виду, в архивах повезло. А вот тот, кто придет туда по вашим следам, уже не найдет никаких документов, рассказывающих о Ларисе Полетаевой, о следствии над Гаврилой Конюховым, вообще даже намеков на всю ту старую историю, происшедшую в Нижнем…

— Не найдет, — покладисто согласился Кирилл. — Конечно, не найдет. Да и как ему что-то найти, если вслед за нами по всем архивам прошли вы с вашим супругом — и выкрали оттуда все документы, которые могли хотя бы косвенно навести на сведения о коллекции Креза?

«Господи боже!» — чуть не воскликнула вслух Алёна Дмитриева.

А Наталья Михайловна — нет, та не произнесла ни слова…

— Интересно, в ней что-то еще осталось, в той шкатулке? — усмехнулся Шведов. — Я человек состоятельный, ни на что не претендую, да и отец мне велел распроститься с мыслью о ее поиске и вообще о какой-то мести, но сейчас у меня чисто спортивный интерес: сохранились ли еще хоть какие-то из бабочек Креза, присвоенных Берлянтом-Офдоресом-Орловым-Лазаревым?

— Повторяю: то, что вы рассказываете, — апокриф! — воинственно проговорила Наталья Михайловна. — Даже если допустить, что слухи, которые вы приводите, правдивы, то ведь ваш отец сам написал мне, что старый вор Крез завещал свою коллекцию Офдоресу, или, если вам угодно, Берлянту, который затем всплыл под именем Конюхова. А завещание — это завещание, не просто писулька какая-то! Офдорес был законным наследником, а ваш дед…

— Ну-ну, — усмехнулся Кирилл, — я отлично знаю, что вам писал мой отец. Он сообщил, что Офдорес вынудил — подчеркиваю: вынудил! — Креза сделать именно такое завещание. Старый вор зависел от его лечения, от сеансов массажа. У Офдореса-Берлянта-Орлова-Лазарева были необычайные, поистине волшебные руки. И он пугал Креза, что уйдет. Бросит его на произвол судьбы с его мучительными болями, с его невыносимой подагрой. Не самый честный способ раздобыть деньги, верно? Крез был напуган… Он боролся за свою жизнь, за свое здоровье, поэтому и написал все так, как хотел Витя Офдорес. Однако со временем, чувствуя, что смерть близка, Крез призадумался. Гонорар врачу — это одно, а вот так, за здорово живешь, отдать баснословное богатство… Крез был человеком образованным и очень непростым. Но родом он был из крестьян и когда-то пришел в город из волжской глухой деревни, потому что остался сиротой: его родители умерли, там ведь не было врача. И он написал новое завещание: его баснословная коллекция должна быть передана партии эсеров, которая отстаивала интересы крестьян, для того чтобы они, придя к власти, первым делом начали строительство сельских больниц. Второе завещание Крез отдал своему старому знакомцу, поверенному в частных делах Льву Борисовичу Шнеерзону, и наказал спрятать куда подальше до поры до времени.

Крез через какое-то время умер, и Витя Офдорес присвоил его шкатулку. Однако он знал, что другое завещание существует. Но не знал, кто из юристов его хранит, думал почему-то, что оно находится в Москве. А всех московских стряпчих не перетрясешь… И Витя Офдорес просто-напросто сделал вид, что никакого второго завещания нет и не было. Шнеерзон сначала просто побоялся заявить о новом завещании. А Гектор в это время искал коллекцию Креза. Но ее нашел Осип Хмельницкий, представитель большевиков. Однако Гектору удалось выкрасть ее и спрятать в доме отца. Хмельницкий сжег дом, Офдорес снова завладел бабочками. Отец Гектора умер. Шнеерзон, старый друг Кирилла Шведова, осуждал молодого человека за его политические увлечения, хотя и знал, что он делает именно то, чего хотел Крез. Бриллианты должны были стать собственностью эсеров. Конечно, завещание какого-то старого вора ничего не значило в пору новой российской смуты, но Шнеерзон жил по прежним представлениям. А жизнь в то время была тяжелая, и старик, видимо, решил на всякий случай подзаработать. Он пошел по опасному пути — написал Лазареву, в котором узнал Офдореса, что хранит подлинное завещание Креза, и если тот не хочет, чтобы о нем стало известно всем, то должен заплатить.

На письмо вполне можно было не реагировать, ведь никакие юридические обязательства тогда не имели значения. Однако Лазарев отреагировал. Может быть, потому, что авторитет Офдореса в воровском мире сильно покачнулся бы, если стало известно, что такое завещание существует. Или потому, что Офдорес мечтал уехать за границу и жить там легально, уважаемым человеком, а всплыви завещание — случился бы скандал. В общем, Лазарев пришел к Шнеерзону в назначенное им время, но платить, конечно, не стал, а убил старика. Перерыл все бумаги и завещания Креза не нашел. Зато нашел письма отца Ларисы и Натальи, Владимира Проскурина, которые открывали тайну их родства. На всякий случай бросил их в камин, однако письма сгорели не полностью, и Гектор, который явился вскоре к Шнеерзону и обнаружил его труп, увидев обрывки, уловил смысл. А еще Гектор нашел-таки новое завещание Креза.