Перекрестки сумерек - Роберт Джордан

– Когда ты так хмуришься, то выглядишь просто свирепым! – засмеялась Берелейн, останавливая лошадь прямо перед мордой Ходока. Судя по тому, как она держала вожжи, она была готова загородить ему дорогу, если бы он попытался объехать ее. У этой женщины совершенно нет стыда! – Улыбайся, пусть люди думают, что мы флиртуем. – Рукой, затянутой в малиновую перчатку, бесстыдница протянула ему корзинку: – Возьми, уж это-то точно заставит тебя улыбнуться. Я слышала, что ты часто забываешь поесть. – Она наморщила нос. – И, кажется, еще и помыться. К тому же тебе необходимо подстричь бороду. Изможденный, непричесанный муж, спасающий свою жену, – фигура романтическая, но ей вряд ли настолько же понравится грязный оборванец. Ни одна женщина никогда не простит, если ты разрушишь ее идеалы.

Неожиданно смутившись, Перрин взял корзинку, поставил ее перед собой на высокую луку седла и бессознательно потер кончик носа. Он уже привык к определенным запахам, исходящим от Бе-релейн, – обычно это был запах охотящейся волчицы, в то время как он был предполагаемой жертвой, – но сегодня от женщины совершенно не пахло охотой. Ни на волос. Судя по аромату, Берелейн была терпелива, как камень, и весела, и еще в ее запахе журчали скрытые ручейки страха. Эта женщина определенно никогда не боялась его, насколько Перрин мог припомнить. А в связи с чем терпеливость? И если уж на то пошло, что это ее так развеселило? Горная кошка, пахнущая как ягненок, удивила бы его меньше.

Но, несмотря на смущение, в желудке заурчало от ароматов, поднимающихся от закрытой корзинки. Жареная куропатка, если он не ошибается, и хлеб – еще теплый, недавно выпеченный. Мука у них почти кончилась, и хлеб был не меньшей редкостью, чем мясо. Действительно, иногда он пропускал трапезы. Он просто забывал о них, а когда вспоминал, то еда не лезла ему в горло, поскольку, чтобы раздобыть себе пищу, ему приходилось терпеть упреки Лини и Бриане или встречать холодные взгляды земляков. Сейчас же еда находилась прямо перед его носом, и у Перрина потекли слюнки. Не будет ли изменой с его стороны принять пищу из рук Берелейн?

– Спасибо тебе за хлеб и куропатку, – грубо сказал он, – но меньше всего на свете мне хочется, чтобы кто-нибудь решил, что мы флиртуем. И я моюсь при любой возможности, если тебя это так волнует. Что не так-то просто в такую погоду. Между прочим, здесь никто не пахнет лучше меня. – Она пахнет лучше, внезапно осознал он. Под легким цветочным ароматом духов, исходившим от нее, не чувствовалось ни малейшего намека на пот или грязь. И это его почему-то раздражало, словно было предательством.

Глаза Берелейн на мгновение испуганно расширились – интересно, почему? – но затем она вздохнула, продолжая улыбаться, так что улыбка стала уже казаться наклеенной, и ниточка раздражения вплелась в ее запах.

– Прикажи разбить тебе палатку. Я знаю, что в одной из повозок есть хорошая медная ванна. Вряд ли ты выбросил ее. Люди ожидают от благородного, что он и будет выглядеть соответственно, Перрин. А это подразумевает презентабельный вид, даже если для этого потребуются дополнительные усилия. Таковы правила игры. Ты должен давать людям то, чего они от тебя ждут, а не только то, в чем они нуждаются или чего хотят, иначе они потеряют уважение к тебе, да вдобавок еще и оскорбятся, что ты им это позволил. Откровенно говоря, мы все заинтересованы в том, чтобы этого не случилось. Все мы находимся далеко от дома и окружены врагами, и я всей душой верю, что ты, лорд Перрин Златоокий, и есть наш единственный шанс выжить и вернуться домой. Без тебя все рассыплется на кусочки. Так улыбайся же, поскольку если мы флиртуем, то это значит, что мы говорим о чем-то приятном.

Перрин оскалил зубы. Майенцы и Хранительницы Мудрости наблюдали за ними, но в пятидесяти шагах и в таком полумраке его гримаса вполне могла сойти за улыбку. Потерять уважение? Кто, как не Берелейн, помог ему лишиться всякого уважения, которым он когда-либо пользовался среди двуреченского народа, не говоря уж о слугах Фэйли! Что еще хуже, Фэйли неоднократно читала ему подобные же лекции о том, что благородные должны давать людям то, что от них ожидают. И его оскорбляло, что именно эта женщина эхом повторяет мысли его жены.

– Я так понимаю, что ты хочешь что-то сообщить мне по секрету? Лицо женщины оставалось спокойным и улыбающимся, однако ручеек страха в ее запахе усилился. Это отнюдь не было паникой, но Берелейн явно считала, что подвергается опасности. Ее руки в перчатках сжали поводья гнедого.

– По моему приказу несколько ловцов воров шныряют сейчас в лагере Масимы и заводят «друзей». Это, разумеется, не так эффективно, как иметь там «глаза-и-уши», но они прихватили с собой вино, якобы украденное у меня, и уже кое-что разузнали. – Мгновение она насмешливо рассматривала его, склонив набок голову. О свет! Она знала, что Фэйли использует Селанду и остальных этих идиотов в качестве шпионов! Ведь как раз Берелейн первой рассказала ему о них. По всей видимости, Гендар и Сантес, ее ловцы воров, видели Хавиара и Нериона в лагере Масимы. Необходимо предупредить Балвера прежде, чем тот попытается натравить Медоре на Берелейн и Анноуру. А то как бы он сам себя не загнал в ловушку.

Он не отвечал, и Первая Майена продолжала:

– Я положила в эту корзинку еще кое-что кроме хлеба и куропатки. Это… некий документ, который Сантес обнаружил вчера утром. Он был заперт у Масимы в ящике стола. Этот глупец не может пройти мимо замка, чтобы не попытаться узнать, что там лежит. И если уж он влез куда не надо, то должен был выучить то, что Масима держит под замком, а не брать с собой, но что сделано, то сделано. Только не позволяй никому увидеть, как ты читаешь бумагу, я приложила столько усилий, чтобы ее спрятать! – резко добавила она, когда Перрин поднял крышку корзинки, обнаружив под ней завернутый в ткань пакет, а также открыв доступ наружу ароматам жареной птицы и свежевыпеченного хлеба. – Я уже несколько раз видела людей Масимы, следящих за тобой. Они могут наблюдать и сейчас.

– Я еще не полный идиот! – прорычал Перрин. Он знал о соглядатаях Масимы. Большинство его последователей были горожанами и вели себя в лесу настолько неуклюже, что устыдился бы и десятилетний мальчишка. Что совсем не означало, что какой-нибудь парочке все же не удалось спрятаться где-нибудь среди деревьев, достаточно близко, чтобы шпионить за ним под прикрытием теней. Они всегда держались на расстоянии, поскольку Перин обладал таким зрением, что его считали чем-то вроде наполовину прирученного Исчадия Тьмы. Поэтому он редко слышал их запахи, а сегодня утром у него и без того хватало забот.

Отодвинув ткань в сторону и достав из-под нее куропатку, по размерам не уступавшую хорошему цыпленку, с поджаристой хрустящей корочкой, он оторвал одну ножку, одновременно нащупывая на дне корзинки и вытаскивая лист плотной белой бумаги, сложенный вчетверо. Не обращая внимания на жирные пятна, Перрин развернул листок поверх птицы, действуя неловко из-за того, что был в перчатках, и начал читать, отрывая зубами куски мяса. Любой, наблюдающий за ним со стороны, решил бы, что он раздумывает, на какую часть куропатки ему наброситься, когда он покончит с ножкой. На толстой зеленой печати, взломанной с одной стороны, было выдавлено какое-то изображение. Перрин решил, что это три руки, у каждой из которых указательный палец и мизинец были подняты, а остальные прижаты к ладони. Письмо было написано явно в спешке, почерк был странный, и некоторые буквы трудно распознать. Однако, приложив некоторое усилие, он смог разобрать, что было написано на листке.