Ренуар - Паскаль Бонафу

Несколькими месяцами ранее Алина как-то сказала Воллару, что если бы Ренуар был немного моложе, они могли бы вместе работать в саду и что одной только продажи флёрдоранжа, цветов апельсина, было бы достаточно, чтобы отлично прожить в Колеттах. Затем она добавила: «Но всё же вернее всего, я думаю, рассчитывать на живопись моего мужа». Лишившись той, которая была рядом с ним 33 года, Ренуар знал, что ему остаётся рассчитывать только на свою живопись…

В опустевший дом в Колеттах, где никто больше не заботился о саде, приезжали друзья, стараясь поддержать Ренуара в тяжёлое время траура. Воллар застал художника в тот момент, когда его несли в кресле Баптистен и Большая Луиза. В течение пятнадцати дней он не мог покидать дом, а теперь почувствовал потребность «прочистить глаза». Он только что начал писать, взяв в качестве модели Мадлен, одну из служанок в доме, но был вынужден прекратить работу, так как забыли установить большой зонт от солнца. Ренуар пригласил Воллара в свою мастерскую, обратив внимание на его «потрясающую» шляпу: «Я обязательно должен написать Вас… Присядьте на этот стул…» Пока сиделка готовила палитру, прикрепляла кисть к руке и вставляла в повязку большой палец художника, Воллар сел и по совету Ренуара взял на колени кошку, чтобы его руки были чем-то заняты. Воллар как зачарованный наблюдал, как художник стал «атаковать» свой холст, казалось, без малейшей заботы о предварительной композиции. Он наносил на холст пятна и снова пятна, и неожиданно из этой мешанины появился сюжет.

Воллар восхищался мастерством и самообладанием художника ещё и потому, что знал, насколько мучительными для Ренуара были ночи. Комната, в которой он останавливался в Колеттах, была по соседству со спальней Ренуара. Всю ночь оттуда раздавались жалобные стоны. Искалеченное тело Ренуара не давало ему покоя, а тревожные мысли не позволяли уснуть. А переживаний было более чем достаточно. Алина покинула Жана в госпитале, после того как ей твёрдо пообещали не ампутировать ему ногу. Ренуар поверил, что врачи сдержали это обещание, только тогда, когда ему позвонили с почты в Кане и прочли телеграмму: «Жану сохранили ногу». И напротив, ему пришлось ждать до конца года, чтобы благодаря Жозефу Дюран-Рюэлю узнать о судьбе Пьера. Пьер подвергся «очень мучительной» операции, пробыв несколько часов под хлороформом. Вскоре он сможет вернуться домой. Чтобы успокоить Ренуара, Жозеф уточняет: «Его рука пока ещё не зажила окончательно, но думаю, что это только вопрос времени». Только бы он не ошибся…

Состояние здоровья сыновей не было единственной заботой Ренуара. Его собственное положение было далеко не блестящим. В середине декабря 1915 года он признался Дюран-Рюэлю: «Уже более шести недель у меня был то насморк, то бронхит, а теперь — воспаление лёгких. Когда же всё это закончится? Я не страдаю, но вынужденное бездействие очень неприятно». Это тем более печально, что только страсть к живописи была способна отвлечь его от мучительных болей и тревоги, сдерживать их, не позволять им становиться невыносимыми. Как только он начинал писать, он начинал улыбаться, какими бы сильными ни были мучившие его боли. Писать — значит жить. Или жить, чтобы писать. Это одно и то же. И очень важно работать как можно больше ещё и потому, что, как ему кажется, он, наконец, овладел «секретом живописи»: «Ах, как жаль, что каждый шаг вперёд, который, думаешь, ты сделал, это в то же время и шаг к могиле!.. Пожить бы ещё немного, чтобы создать шедевр…» Ему так необходимо, чтобы ничто не отвлекало его от занятий живописью… В начале 1916 года он написал Альберу Андре: «Со дня смерти жены у меня не было ни минуты покоя: два нотариуса, адвокат, инвентаризация, большая сумма, которую нужно заплатить за картины, которые мне остались, и остальное. В конце концов, не стоит слишком жаловаться. Я всё ещё почти “на ногах” (как принято говорить)».

Странно, но Ренуар, уверенный в том, что ему не придётся больше путешествовать, посещать музеи, пытается себя убедить, что и то и другое — совершенно бесполезные занятия. В беседах с гостями он начинает высказывать сомнение в том, что было для него, на самом деле, очень важным опытом. По поводу путешествий он заявляет: «В сущности, я могу понять желание путешествовать только у чиновников, не отрывающих зада от стула одиннадцать месяцев в году». Или, например, о музеях: «Музеи — это пустяки; там только теряешь время; из вторых рук ничего путного не узнаешь». Чтобы как-то обосновать свои противоречивые высказывания, он добавляет: «Принято считать, что мои путешествия способствовали моей эволюции как живописца; тем хуже для меня, если это правда!.. Я только очень быстро осматривал картины, а на природу смотрел намного более внимательно!»

Работы Ренуара уже представлены в английских музеях. Кроме того, он ожидает визит комиссии по закупкам картин из музея Копенгагена, а также комиссии из голландского музея… Ему сообщили, что Дега уже практически ничего не видит и плохо слышит, что в мае 1916 года он с трудом узнал пришедшего к нему Жозефа Дюран-Рюэля. Это убедило Ренуара в том, что ему нечего жаловаться…

В конце июня, впервые без Алины, он решил вернуться в Эссуа, куда позвал и скульптора Гвино. Ренуар задумал создать бюст на основе своих этюдов с сидящей женщиной… Возможно, они сыграют несколько партий в домино… В начале августа он пригласил в Эссуа Жозефа Дюран-Рюэля, при этом попросил привезти ему рулон холста, что обнадёжило торговца картинами. Тот должен был доехать на поезде из Парижа до Труа, там сделать пересадку на линию Шатийон, в Полисо пересесть на поезд до Эссуа. Оставалось только надеяться, что поезда будут следовать по расписанию, так как приоритетом пользовались военные эшелоны, из-за чего обычные составы шли с опозданием. В середине августа Жозеф Дюран-Рюэль приехал в Эссуа. Он заметил, что Ренуара во время работы донимали мухи… Когда Ренуар недовольно ворчал: «Они чуют покойника!» — никто не решался произнести ни слова. А Жозеф предложил прислать вентилятор, который должен был избавить художника от назойливых насекомых.

В середине сентября Ренуар снова уехал в Кань, не заезжая в Париж. Дюран-Рюэли хотели бы выставить в январе 1917 года 20 полотен Ренуара в галерее Нью-Йорка. Рынок произведений искусства в Соединённых Штатах пока не пострадал от ограничений, вызванных войной, но доставка картин в Нью-Йорк усложнилась, так как немецкие подводные лодки атаковали караваны судов. Но в чём Дюран-Рюэли были уверены, так это в предстоящем визите доктора Барнса, коллекционера из Филадельфии. Доктор Барнс впервые купил работы Ренуара в 1912 году, они настолько ему понравились, что он был готов покупать их ещё и ещё… В январе 1915 года в письме Дюран-Рюэлям сообщил, что в его коллекции, которую он собирается в будущем подарить городу Филадельфии, насчитывается уже 50 полотен Ренуара.

Вернувшись в Колетты, Ренуар снова начал писать. Это вызвало восхищение его старого друга Моне: «Что касается Ренуара, то он по-прежнему приводит в величайшее изумление. Говорят, что он очень болен, и вдруг видишь, как он работает, проявляя стойкость и мужество. Он вызывает восхищение». Однако спустя примерно месяц состояние Ренуара ухудшилось, и он был вынужден оставаться в комнате. 29 ноября 1916 года он сообщает Дюран-Рюэлю: «Я — совершенная развалина. У меня такое количество проблем, что это делает жизнь невыносимой: отсутствие аппетита, больные почки, другие нарушения, от которых я никак не могу освободиться. Вот уже пять недель, как я не покидаю своей комнаты, и это совсем не весело».