Девочка с медвежьим сердцем - Фрэнсис Хардинг

Следующие две минуты в комнате стоял оглушительный крик, и к концу процедуры Мейкпис гадала, рвет ли когда-нибудь хирургов. К тому времени, как рана была снова забинтована чистыми тряпками, Мейкпис окончательно вымоталась и едва стояла на ногах. Старик принес ей миску с кашей, но прошло несколько минут, прежде чем ее желудок успокоился настолько, чтобы принять еду.

Потом Энн предложила переночевать, и Мейкпис согласилась, полагая, что вряд ли ей позволят уйти, пока не станет ясно, помогло ли лечение пациенту. Если ей предстоит стать узницей, не помешает хотя бы поспать.

– Он вполне может умереть, несмотря на наши усилия, – тихо заметил доктор. – Думаю, стоит предупредить тебя. Я очень хорош в своей профессии, но мой труд тяжел, а работа шпаги – легка. Люди – создания хрупкие, и разбить нас куда проще, чем починить. С начала войны большинство моих пациентов умерли. В армии понимают, что сделать ничего нельзя. Вряд ли эти люди будут такими же понимающими. Мистрис Лайтфут, нам нужен план побега на случай, если этого человека заберут в лоно Всемогущего.

Но у медведя были другие намерения. Он устал, и сейчас самое время выспаться. В этом была прекрасная простота рассуждений зверя. Когда за Мейкпис пришел сон, она словно погрузилась в складки мягкого меха.

Мейкпис проснулась несколько часов спустя, с головой куда более ясной, чем за все последние недели. Тонкий молочно-белый луч солнца просачивался в открытую дверь. Энн снова принесла кашу, немного хлеба и хорошие новости. Пациент все еще слаб, но сердце бьется не так бешено, а лихорадка утихла.

– Эти инструменты… – начала Энн. – Полагаю, хирург умер и оставил их тебе?

В ее тоне звучал невысказанный вопрос.

– Да, – подтвердила Мейкпис, глядя ей прямо в глаза. – Именно так оно и было.

Когда все собрались в большой комнате, атмосфера была уже менее враждебной. Как и подозревала Мейкпис, это и была семья Эйксуортов. Те самые люди, которых она искала.

– Мне нужна ваша помощь, – пояснила она. – Я знаю, что здесь оставляют послания. Письма для мистрис Ханны Уайт. Знаете, куда их отвозят после того, как забирают здесь?

Хозяева снова обменялись нерешительными взглядами. На этот раз ответил старик:

– Мы расскажем. В конце концов, писем больше не будет. Мы уедем, как только мой сын оправится достаточно, чтобы путешествовать. Нам не полагается знать, куда отвозят письма, но гонец, который приезжает за ними, любит пропустить капельку-другую. – Он жестом показал, что опрокидывает кружку. – Здесь неподалеку есть дом, который называется Уайтхоллоу. Там он их и оставляет.

– Вы знаете, где этот дом? – с надеждой спросила Мейкпис.

Старик покачал головой.

– Не важно. Спасибо за название. Я его найду.

– Жаль, что не можем дать тебе еды на дорогу, – вздохнула Энн, – но нам самим не хватает. Солдаты обчистили все наши шкафы.

– Солдаты с какой стороны? – уточнила Мейкпис.

– Кто знает. Думаю, с обеих. Их трудно различить.

Энн вытащила из-под стола узел с вещами и развернула его на столешнице.

– Можешь выбрать что пожелаешь, хотя вряд ли здесь найдется что-то ценное.

Мейкпис с первого взгляда поняла, что разномастные вещички, должно быть, принадлежали убитому солдату. Бросился в глаза молитвенник, заложенный несколькими письмами, крепкие сапоги и недавно начищенная шпага.

– Сапоги нужны нам самим, – признался старик. – Остальное мы, скорее всего, зароем. Не посмеем продать – вдруг начнут задавать вопросы. Бери что хочешь.

Мейкпис перелистала молитвенник, озаглавленный «Практика благочестия». Целые фразы были подчеркнуты. А на полях одного листа красовался нарисованный ангелочек. Под переплетом лежал засушенный цветок, и Мейкпис представила молодого солдата, впервые уехавшего из дома. Тогда он сорвал и сохранил на память бутон, которого никогда раньше не видел.

Рядом с цветком было написано имя «Ливуэлл[8] Тайлер».

– Что за бессмысленное имя? – возмутился доктор. – Такое же дурацкое, как твое! И взгляни только на эти никому не нужные молитвы! Думаю, наш мертвец был пуританином.

Мейкпис отчего-то была невыносима мысль, что любимая книга солдата будет гнить в земле. Она уже хотела сунуть ее в карман, но по полу рассыпались письма, начертанные молодой неуверенной рукой и подписанные «твоя любящая сестра Чарити».

Судя по разным адресам, юный Ливуэлл Тайлер бывал расквартирован в разных местах. Внимание Мейкпис привлек адрес на последнем письме:

«Уайтхоллоу, Бакингемшир».

Остановившись у дома, Мейкпис помедлила. Она все еще слышала слабый голос на ветру.

– Фермер будет жить, – прошептала она. – Теперь ты можешь замолчать.

– Что ты делаешь? – удивился доктор. – Если это призрак солдата, значит, мы только сейчас спасли его убийцу.

«Если бы он хотел помощи для себя, то, как большинство призраков, попытался бы прорваться в мою голову, – безмолвно объяснила Мейкпис. – Но он не сделал этого. Просто порхал вокруг, как раненая птичка. Пытался помешать мне покинуть коттедж. Хотел, чтобы я им помогла».

Ветер улегся, но призрачная жалобная нота продолжала щекотать мозг Мейкпис: «Будет… жить? Я… не убийца?»

– Нет, – ответила Мейкпис. – Ты боялся, что попадешь в ад, верно?

Она была удивлена тем, как здраво рассуждает дух, несмотря на то что остался без дома.

Ветер поднялся снова и тут же улегся.

– Я пойду… в ад. – В жалобном голосе звучала мрачная уверенность. – Я не один из Спасенных… но фермер будет жить… будет жить… Это… это хорошо…

– С чего это ты решил, что попадешь в ад? – рассердилась Мейкпис.

– Дезертировал с поста.

Мейкпис почти ощущала горечь его позора, которую донес очередной порыв ветра.

– Очень хотелось есть… попробовал украсть курицу… фермер отогнал меня граблями… тогда я выхватил шпагу и пронзил его. Пронзил шпагой. Обезумел… ненавидел его… обезумел от голода. Я… трус. Вор. Грех гнева…

– Говорил же я, что он пуританин, – вставил доктор.

Мейкпис подумала, что он, возможно, прав. В манере призрака говорить было что-то, напоминавшее ей подмастерьев Поплара. Она даже стала гадать, сколько этих мальчиков с сердцами, в которых горит огонь, и потрепанными Библиями в нагрудных карманах завербовались в армию. Этот Ливуэлл Тайлер казался таким же молодым и свирепым, как они, но вся свирепость обернулась против него же.

Она вспомнила мозолистые руки солдата. Что было отброшено ради шпаги? Молоток или серп?

Он был дезертиром и, очевидно, достаточно глупым, чтобы погибнуть из-за курицы. Но каким-то образом целых два дня одной решимостью удерживал свой туманный дух, чтобы спасти своего убийцу. И сделал это, хотя думал, что его собственная душа невозвратно утрачена.