Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

Третяк Никитушкин с удивлением посмотрел на Лучкова, но ничего не ответил.

— Степан! — крикнул высокий, широкоплечий мужик и кинулся к Гурьеву.

— Федор! Шурин любезный!

Мореходы расцеловались.

— И Анфиса, сестрица твоя, здесь, со мной, — продолжал Степан, — приходи гостить.

— Степан! — раздалось с другой стороны. — Степушка! — И трое мужиков бросились к кормщику.

Встретились бывшие корсары Ивана Грозного. Дементий Денежкин, Федор Шубин и Василий Твердяков долго обнимались со Степаном Гурьевым.

— Вот не ждали!

— Как живешь, друг?

— Помнишь, как мы с тобой?

Дементий Денежкин, старший из них по годам, поседевший и похудевший, не выдержал и заплакал.

Остальные корсары примолкли и растерянно смотрели друг на друга.

— А вы чьи будете? — повторил Богдан Лучков, воспользовавшись молчанием.

— Мы-то? — Степан Гурьев чуть подумал. — Мы-то строгановские.

— На промысел пришли либо торговать хотите?

— Уж больно ты любопытный, — засмеялся Степан Гурьев, — все сразу знать хочешь. К обеду бы позвал, мы ведь весь остров поперек прошли, проголодались… Моржа будем промышлять, лисицу и другое что. Как бог захочет.

— И мы моржей. Не тесно ли на одном острове будет? — Лучкову очень не понравилось такое соседство. — Ты кто, кормщик?

— Кормщик и доверенный человек купцов Строгановых Степан Гурьев.

— Вот что: промышлять здесь будет тот, кто раньше пришел.

— Хорошо. Сколь ты здесь дней?

— Пять, — солживил Лучков.

— А я неделю живу. Значит, вам уходить с острова… Однако мне не жалко, моржей и вам и нам хватит. Промышляйте.

Удивительно синие глаза Степана смотрели спокойно. Богдан Лучков прибавил два дня, однако ложь не пошла на пользу. Он стал соображать, что делать. Уходить с острова нельзя. Однако и вместе оставаться худо. От соседей ничего не укроешь, всё узнают, а потом разнесут по всему свету. И до Москвы дойдет, а Москва не помилует. И купцы Строгановы свою выгоду имеют, у них зубы острые. Моржей и лисиц промышляй, а за соболиный мех самому шкуру спустят. Приказчик Лучков прекрасно знал, что англичанам запрещено вести помимо таможни торговлю соболиным мехом, а тем более здесь, на севере. Указывать дорогу английским купцам к заповедным соболиным торжищам тоже тяжкое воровство. Все это Лучков знал, однако корысть в нем пересилила. Англичане обещали Лучкову большие деньги в надежде на будущие прибытки, и он выпускать из своих рук богатства не хотел. Надеялся в скором времени быть московским купцом, иметь место в гостином ряду и никому не кланяться. Если бы чужаков было только двое, Лучков не остановился бы перед убийством. Но на острове две строгановские артели. Ничего не придумав, он решил пока не выдавать своих мыслей.

— Ладно, будем промышлять вместе, — сказал он Степану Гурьеву. — Нам дружбу ломать ни к чему. Вы на полдень, а мы на полночь, остров пополам разделим. Друг другу не мешать. Разберемся. А теперь милости просим к столу отведать, чем бог послал.

Степан Гурьев поблагодарил и вместе с Митрием пошел в дом.

Пятеро мореходов из английского лагеря раньше плавали вместе со Степаном Гурьевым и уважали его за смелость и справедливость. Шестым был Федор, брат Анфисы. Остальные холмогорцы, прослышав, что Степан служит у купцов Строгановых старшим приказчиком, отнеслись к нему почтительно.

Богдан Лучков мог рассчитывать на поддержку своих московских друзей и двух пустозерцев, братьев Мясных, взявшихся за пятьдесят рублей показать англичанам дорогу.

Узнав от Лучкова, как обстоят дела, англичане испугались и не знали, что делать. На всякий случай они поставили на стол для угощения мореходов шесть пинт крепкого вина. Когда все выпили и развеселились, купцы решили посоветоваться с Богданом Лучковым. Поговорив между собой, Джон Браун обратился к Степану Гурьеву.

— Господин Гурьев, — торжественно начал он.

— Что угодно, господин купец?

— Мы посоветовались и решили дать вам пятьдесят рублей, если вы уйдете с острова на другое место. Мы хотим промышлять одни.

Сказав эти слова, Браун отвернулся и, сопя, смотрел в сторону.

Предложение было неожиданным. Отказать купцам сразу — можно возбудить подозрение. Пятьдесят рублей деньги немалые. Степан нашел выход.

— Прельстительно, — сказал он, — однако самовольно, без артели, решить не могу. Вернусь, поговорю с мужиками и дам ответ.

— Думать нечего, — вмешался Джон Браун, — пятьдесят рублей на земле не валяются… И еще дам в придаток десять пинт вина. Давай сейчас руку, будем бить, — и купец поднял свою, — об этих деньгах артели знать нечего.

— Без артели не могу, господин купец. Если все согласятся, тогда и по рукам ударим, — твердо ответил Степан.

— Если не согласен, надо ему прострелить голову. С остальными справиться легче, — сказал громко Ричард Ингрем по-английски, думая, что его Степан Гурьев не понимает. — У меня есть очень хорошее ружье. На сто ярдов я попадаю в куриное яйцо.

Но Джон Браун не согласился.

— У русских мореходов свои правила и законы на промыслах. Пусть он поговорит с артелью. В конце концов, если даже они не согласятся уйти с острова, нам наплевать. В этом году торговать с дикарями вряд ли придется. Мы заложим основу на будущее. Если сильно настаивать, можно возбудить подозрение даже у таких простаков, как русские мужики. Пусть он хорошенько выпьет, — кивнул он на Степана, — может быть, мы узнаем, что у него на уме. А если убивать, так чужими руками.

Степан Гурьев понял все до единого слова. Английский язык он не забыл. В Холмогорах ему часто приходилось иметь дела с английскими купцами. Однако он не подал виду и продолжал весело разговаривать с Федором и другими мореходами.

Под конец застолья, когда олень был съеден, кости обглоданы и вино выпито, Степан Гурьев попросил Богдана Лучкова отпустить Федора повидаться с сестрой.

Московский приказчик, чтобы задобрить Степана, не стал перечить.

— Ступай, — сказал он Федору, — погостись, даю три дня, подождем, что решит артель. А ты, Степан Елисеевич, приходи за деньгами.

— Приду, ежели артель согласна.

Отобедав, мореходы повалились отдыхать в большой горнице, а английские купцы удалились в отгороженную тесом небольшую каморку и долго там шептались.

Когда полуночное солнце разлило огненные краски на землю и причудливые облака озарились багрянцем, Степан Гурьев, Федор и Митрий Зюзя, тепло попрощавшись с мореходами, двинулись к себе домой. Их провожали друзья-корсары: Дементий Денежкин, Федор Шубин и Василий Твердяков. Шли бодро после доброго отдыха и почти не разговаривали. Только у озера, откуда вытекали обе речки, решили передохнуть. Устали ноги. Мягкие сапоги-бахилы плохо приспособлены для хождения по каменистой почве, а здесь, на острове, камней было разбросано много.