Грешная любовь - Тереза Медейрос

Саймон поправил шейный платок.

— Ты лучше на себя посмотри. У тебя тоже хватило дурости бросить ее.

— Я это и сам знаю. Именно поэтому мы и явились сюда. Мы решили позвать ее обратно.

Горцы многозначительно посмотрели друг на друга, понимая, что у них есть общие интересы.

— Я раньше относился к Катрионе как к сестре, по крайней мере, двоюродной. Но если она тебе не нужна, — небрежно добавил Киран, — я бы попробовал сделать ей предложение выйти за меня.

Не отдавая себе отчета в собственных действиях, Саймон схватил Кирана за одежду и оттолкнул к стене. Губы горца искривились в ухмылке.

— Я всегда говорил, что хорошо бы иметь сестру.

— Если вы здесь подождете, я сообщу вашему отцу о вашем визите, — сухо произнес пожилой дворецкий, всем видом демонстрируя враждебное отношение к гостю.

— Благодарю, — важно отозвался Саймон. — Постараюсь ничего не украсть.

Слуга окинул его испепеляющим взглядом и удалился из комнаты, шаркая ногами. Не в силах побороть ребяческую привычку, Саймон высунул язык вслед уходящему старику.

Он вздохнул, зная, что придется ждать так долго, что за это время можно было бы при желании основательно ограбить дом отца. Герцог имел обыкновение заставлять ожидать всех, кто был ниже его по положению. Вероятно, полагал такую привычку важной привилегией своего титула.

Дворецкий удивился бы, узнав, что посетитель мечтает вовсе не о том, как бы стащить серебряные щипцы для снятия нагара со свечей. Больше всего Саймону хотелось в эту минуту броситься к двери и убежать как можно дальше отсюда. После похорон брата он надеялся, что никогда в жизни больше не переступит порог отцовского дома. Саймон не умел ублажать отца ценой собственной гордости и всегда предпочитал получать порку, которую герцог поручал кому-нибудь из крепких на руку слуг.

Заложив руки за спину, Уэскотт в задумчивости стал расхаживать по комнате. Прошло много лет с тех пор, как его в последний раз допустили в библиотеку, святая святых отца.

Ничего не изменилось здесь с тех пор. Это была роскошная восьмиугольная комната, где пол сверкал изумительным, розовым мрамором, привезенным из Италии. В центре комнаты красовался дорогой обюссонский ковер, который слуги ежедневно выбивали во дворе. Да и на предметах искусства или мраморных бюстах, с гордостью расставленных по всей библиотеке, невозможно было отыскать ни одной пылинки. Меньше всего внимания в этой комнате уделяли книгам, расставленным на полках из красного дерева.

Главным в библиотеке по-прежнему оставался массивный стол герцога. Именно здесь с равным усердием вершились все вопросы дисциплины и наказания. Саймона по разным причинам частенько приводили в библиотеку — почитать нравоучение, побранить, устроить суровое наказание за провинность. А иногда и для того, чтобы побить озорника палкой, когда герцог терял всякое терпение. По правде, говоря, только в такие минуты отец и обращал внимание на Саймона. Поскольку незаконнорожденный сын отличался плохим поведением, герцог не мог совершенно игнорировать его существование. Но ему не хотелось лично наказывать Саймона, и такую экзекуцию выполнял кто-нибудь из слуг.

Над каминной полкой висел огромный портрет Ричарда в позолоченной раме. Сводный брат Уэскотта был изображен элегантным молодым человеком в военной форме алого цвета. Саймон не сомневался, что во всем доме не нашлось бы ни одного его собственного изображения, даже малюсенькой миниатюры, завалявшейся в каком-нибудь углу книжной полки.

Несмотря на мелочную и безосновательную ревность со стороны Ричарда, Саймон всегда хорошо относился к брату. Ричард был старше, сильнее, и отец души в нем не чаял. Однако, всмотревшись в портрет, Саймон поморщился. Создавалось такое впечатление, что брата он видит впервые в жизни. Почему-то Саймон никогда не обращал внимания на покатые плечи Ричарда, безвольный подбородок, едва заметные признаки жестокости характера в светло-карих глазах.

— Замечательное сходство, не так ли? — донесся откуда-то сзади голос отца.

— Несомненно. Кажется даже, что он сейчас замахнется и даст мне по уху.

Саймон повернулся к герцогу. Хотя они не виделись всего около трех лет, его поразило, как сильно постарел отец за это время. Его некогда пышная шевелюра седых волос заметно поредела на лбу и на макушке. Подагра, должно быть, мучила герцога сильнее прежнего, так как он опирался на трость и прихрамывал, подходя к своему столу.

— Надеюсь, наш разговор не будет долгим, — перешел к делу отец, опускаясь в огромное кресло, напоминавшее трон. В былые годы это кресло придавало герцогу величественный вид. Теперь же эффект был совсем иной — отец, казалось, уменьшился в росте. — Полагаю, ты пришел просить денег, чтобы расквитаться с каким-то особенно докучливым кредитором или очередной забеременевшей девкой. Я надеялся, что краткое заточение в Ньюгейтской тюрьме пойдет тебе только на пользу. Укрепит характер и выбьет дурь из твоей головы. Однако потом до меня дошли слухи о твоем бегстве с какой-то полоумной шотландской девчонкой. Нисколько не удивлен, что это безрассудство закончилось неудачей. Всем известно, что шотландцы — народ аморальный и ненадежный.

Герцог открыл ящик стола и вытащил обитую кожей шкатулку. Приподняв крышку, он спросил:

— Так сколько тебе нужно? Сто фунтов? Или пятьсот? Саймон протянул руку и мягким, но решительным движением закрыл шкатулку.

— Мне не нужны твои деньги. Ты прекрасно знаешь, что я ни разу не просил у тебя даже фартинга. Я всегда сам решал свои проблемы.

— Но именно я заплатил за то, чтобы тебе выдали патент морского офицера, — напомнил старый герцог.

— Да, чтобы я больше не путался у тебя под ногами и перестал порочить твое доброе имя своими выходками.

— Однако мои расчеты не оправдались ни в одном, ни в другом, согласись.

Саймон полез в карман сюртука, вытащил сложенный лист бумаги и протянул отцу.

Герцог развернул бумагу, быстро просмотрел ее и перевел взгляд на Саймона, удивленно приподнимая седую бровь:

— Ты, в самом деле, рассчитываешь, что я сделаю это?

Саймон оперся о стол обеими ладонями.

— Это последнее, о чем я решился просить тебя. Если ты выполнишь мою просьбу, я больше тебя никогда не побеспокою.

— В таком случае, — оживился старый Уэскотт, пронзая сына сверлящим взглядом, — можешь считать, что я ее выполнил.

Саймон выпрямился и двинулся к выходу. Он сразу же почувствовал странное облегчение лишь от одной мысли, что уходит из этого дома. Но затем он вспомнил, что сейчас есть последняя возможность задать вопрос, преследовавший его с детских лет.

Обернувшись к отцовскому столу, Саймон спросил:

— Скажи, за что ты так ненавидел мою мать?

— Нарушаешь свои же обещания? Всего минуту назад ты заявил, что это, — герцог ткнул пальцем в лист бумаги, — твоя последняя просьба.