Незнакомец - Евгения Стасина

– Мама в курсе? – интересуюсь, с трудом шевеля губами, пока отец щедро поливает мою руку перекисью, и хотя бы за это бога благодарю:

– Нет. Ты просил ей ничего не говорить.

Саша

С уходом бабушки многое в нашей жизни изменилось. На Рождество мы больше не собираемся за шумным столом, праздничную службу бессовестно пропускаем, а мама не встаёт спозаранку, чтобы испечь любимый торт Нины Брагиной. Прага – раньше наравне с бабулей уплетала этот десерт, а теперь и смотреть на него не могу. Сразу её вспоминаю: седовласую, с неизменной косой, скрученной на затылке в тугую шишку; в этих её винтажных платьях, словно из прошлого века… И непременно улыбающуюся, потому что даже в самых плохих вещах она видела что-то хорошее.

Интересно, сейчас, она бы нашла в себе силы на улыбку? Глядя на то, как я долго кручусь у шкафа, наряжаясь на праздник, присутствовать на котором не вправе? Или когда  долго не могу завести машину, до последнего надеясь, что совладать с этим мудрёным механизмом мне сегодня уже не удастся? Вряд ли. Ведь как бы я ни храбрилась, от бабули правды не утаить – мне страшно.

И не в совести дело. Пугает до чёртиков с каждой минутой лишь усиливающаяся уверенность в том, что добром для меня этот вечер не кончится. Что мой Незнакомец неправ, и его брак не дал трещину многим раньше, чем я невольно вмешалась в чужую жизнь: нагло, неосознанно, жестоко. Вмешалась и запустила механизм разрушения, который вряд ли теперь смогу остановить – сил нет. Остатки теряю в тот самый момент, когда, поборов нарастающую панику, выжимаю кнопку дверного звонка.

– Александра! – я с трудом могу выдавить из себя улыбку, а Ирина Васильевна уже по-свойски сгребает меня в душные объятия. Затаскивает в прихожую, с силой дёрнув за рукав пальто, и не потрудившись закрыть входную дверь, крепко прижимает к себе. – Я до последнего надеялась, что вы передумаете! Как чувствовала, что нельзя это дело Славке доверять: он у меня резкий, за словом в карман не лезет. Напугал - поди своей настойчивостью?

И наблюдательностью, только я даже под самыми страшными пытками в этом никому не признаюсь. Потому улыбаюсь робко, протягивая хозяйке коробку с любимым бабушкиным тортом, купленным по пути, и, неопределённо пожав плечами, вру:

– Совсем чуть-чуть, иначе я бы ни за что не пришла.

В этот дом, где на каждой стене красуются семейные снимки. В центре: ещё молодые супруги Ковалевские, позирующие на фоне местного загса, левее – они же с двумя мальчишками, один из которых сверкает беззубой улыбкой, а второй недовольно хмурится, припав щекой к маминому бедру.

Всё же братья и в детстве были мало друг на друга похожи, а уж с возрастом эта разница лишь усилилась. Она во всём: в глазах, цвете волос, развороте плеч… В манере улыбаться, ведь если улыбка Глеба рождает в груди теплоту, от той, что прямо сейчас адресована мне его старшим братом, холодок по спине бежит:

– Да бросьте, я был душкой. Одни цветы выбирал минут двадцать, не меньше! – а стоит ему это сказать и галантно потянуться к моему пальто, этот холод мертвенной бледностью проступает на моих щеках. Чего доброго, в обморок рухну. – Подтвердите, Саша.

Расправившись с одеждой, поправляю простое трикотажное платье, и, намеренно проигнорировав его просьбу, глазами хозяйку нахожу:

– У вас красивый дом.

Просторный, одна прихожая, как половина моей квартиры. И если бы не чёртовы нервы, заставляющие меня дрожать как осиновый лист на ветру, я бы наверняка нашла в себе силы восхититься дизайном. Определённо разглядела бы что-то ещё, кроме девушки, молчаливо взирающей на меня из коридора…

Марина. Сегодня в свободной белой блузке, совсем не скрывающей округлого живота и с всё той же хорошо читаемой во взгляде благодарностью. Улыбается мне, чуть склонив голову набок, и, наконец, сделав первый робкий шаг из своего укрытия, приветливо протягивает руку:

– Безумно рада вас видеть, Саша. Уверена, и Глеб обрадуется не меньше.

Ну, всё, вот и время расплаты: теряюсь, не сразу отвечая на рукопожатие, а застывший за моей спиной Слава громко хмыкает, наверняка нацепив на лицо неприятную ухмылку:

– Ещё бы, они же так давно не виделись…

«С самого утра», – не произносит, но недосказанные им слова немедленно достигают цели: пальцы свои одёргиваю, виновато улыбнувшись растерянной женщине, и словно только сейчас заметив Герду, принимаюсь чесать её за ухом. Недолго, но мне даже эта короткая передышка за радость.

– Иди мужиков позови, а то еда остывает, – а уж когда Ирина Васильевна хватает меня под локоток, и вовсе выдыхаю. Послушно к столу бреду, безропотно на стул опускаюсь. Изящный стул с резными ножками, высокой спинкой, обитой дорогим велюром… Таких вокруг длинного, заставленного угощениями стола, явно больше десятка, но Марина почему-то занимает соседний. Проводив глазами свою неугомонную свекровь, подпирает кулачком подбородок и теперь смотрит только на меня.

Господи, и о чём думает? Когда вот так хмурит брови или покусывает нижнюю губу? Лучше не знать, а она, похоже, молчать не намерена:

– Вам не по себе, да? Поверьте, родители Глеба хорошие люди. И Слава… – смущается, тут же пряча свою растерянность за бокалом с водой, но довольно быстро взяв себя в руки, продолжает, – к Славе просто нужно привыкнуть.

Утешила, только я привыкать не намерена. Не знаю, какую игру он ведёт и собирается ли, вообще, сообщать жене брата о своём утреннем открытии, но симпатией к нему я вряд ли когда-то проникнусь. Потому, собрав последние силы в кулак, беспечно машу рукой, давая понять, что его манеры меня вовсе не трогают, и впервые изучаю взглядом просторную столовую:

– У меня тоже есть брат, и он, как и Слава, не каждому придётся по вкусу, – выдаю, с притворным восхищением уставившись на огромную люстру, болтающуюся под потолком, а Марина тихонько посмеивается.

– Тогда мне повезло, я в семье единственный ребёнок, – признаётся, а через мгновение заметно сникает. –  Хотя, после смерти родителей я не раз ловила себя на мысли, что будь у меня кто-то родной, пережить их уход было бы намного легче. Если б не Глеб, не знаю, как бы, вообще,  со всем этим справилась…

Она вновь отпивает глоток воды, а я теряю всякий интерес к картинам, украсившим стену за её спиной. На неё смотрю, а она в ответ тянется ко мне через стол и, накрыв мою ладошку своей, крепко её пожимает:

– Спасибо вам, Саша. Вы не представляете, как много для меня сделали, – говорит искренне, с придыханием, слегка краснея от неловкости ситуации, и вот уже смущённо тупит свой взор в пустую тарелку, к своему счастью, упуская из виду мою реакцию. – Глеб и его семья – всё, что у меня есть.

Будь рядом Сеня, она бы наверняка закатила глаза от одного вида моих пунцовых щёк. Только как не краснеть, если мне хочется подскочить с этого стула, умчаться подальше и хорошенько прокричаться на каком-нибудь пустыре – она его любит! Если понадобится, прокричать так громко, чтобы внезапно возникший в дверях Глеб, наконец, услышал… Ведь иначе до него не достучаться: не глядя на Марину, обходит стол, заставив нас вздрогнуть от скрежета ножек, выдвигает стул и хмурый как туча садится с ней рядом. Вроде близко, а ей вовек не дотянуться…