Червь - Антон Лагутин

Втроём подняв его над полом, они уложили его на металлический стол с резиновыми колёсиками.

Мужчина продолжал дёргаться и мычать.

Дёргался и мычал…

Дёргался и мычал сквозь разорванные губы, сквозь вытекающую кровь, улетающую на пол после каждого стона.

Дядя Коля долго кружил возле медицинского шкафчика, утопленного в угол подвала. Он долго перекладывал с места на место ножи, с интересом рассматривая каждый на свету. Примерял в ладони, словно пишущую ручку и что-то рисовал в воздухе. Определившись, он подошёл к четвёртому. Быстро срезал с него майку, штаны и трусы. Омыл из ведра водой, смыв грязь и пыль. Постелил на спине марлю и сказал:

— Держите.

Двое мужчин навалилась на ноги, третий вжал голову в стол, предварительно запихнув тряпку в рот, но я всё равно слышал это жуткое мычание, словно леопард поймал кабана и вместо того, чтобы сразу его прикончить — ел заживо.

Я так испугался, что даже пискнул. Охнул, отстранившись от двери. И меня заметили.

Дядя Коля быстро подбежал к двери и распахнул её так, что она уебала полбу мне.

— Малой, — говорит он, — ты что тут забыл? А ну, иди гуляй со своими.

Я встал, и уже собирался уйти, как он говорит:

— А ну подожди.

Он ушёл, закрыв за собой дверь, но через пару секунд вернулся с пластиковой бутылкой ледяной воды.

— На, прижми ко лбу, а то синяк появится, — и протягивает мне воду.

Забрав бутылку, я ушёл прочь. Дверь с грохотом захлопнулась, и что там было дальше — так и останется в моих фантазиях.

Вечером того же дня, когда солнце еще могло откинуть тень от стены дома, возле которой люди готовили себе ужин, пришёл дядя Коля. Он подозвал к себе тётю Свету — учительницу начальных классов, в грязном пальто и с пучком волос на затылке, и обмолвился с ней парой слов. После чего, та собрала нас — шестерых детей — и повела к тому самому дому, к тому самому подвалу.

— Сегодня, — гордо говорит она, — у нас будет урок истории.

Она закуривает сигарету и, дрыгая своими большими сиськами, говорит: — Будем изучать исторических личностей, по чьей вине погибло множество людей.

— И детей? — спросил один из моих друзей.

— И детей, — ответила тётя Света, — Вы, дети, должны знать их в лицо! Вы должны знать историю, чтобы она ни в коем случае не повторилась в том виде, что есть сейчас.

Дверь подвала отворилась. Первым наружу вышел дядя Коля. Кряхтя, он и его друзья, пытались пропихнуть в дверной проём огромную картину, изображение которой было скрыто под серой тряпкой. Они пробовали и так, и сяк. Боялись сломать раму, но в какой-то момент картина выгнулась и смогла пройти через косяк.

Поставив картину перед нами, дядя Коля смахнул тряпку.

Это оказалась не картина. Тётя Света прильнула к дяде Коле и удивлённо спросила:

— Это вы нарисовали?

— Я.

— На свиной коже?

— Нет, — спокойно отвечает он, — на коровьей.

Видимо, в тот день из оставшихся шести детей я один знал правду. И я не хотел ни с кем с ней делиться. И не хотел никому говорить, что этот кусок кожи, растянутый на деревянной раме, принадлежит не животному.

Пока учительница рассказывала про злодеяния этих нехороших людей, я не выдержал и поднял руку. Мне очень хотелось потрогать кожу. Хотелось узнать — тёплая она или уже остыла. Мягкая, или уже затвердела.

Мне разрешили.

Кожа была грубой, холодной, но изображения остались чёткими, и я мог всё разглядеть в деталях.

В тот день мы узнали слово — геноцид. И еще много других слов, по причине которых мы сейчас живём в таких условиях. Нам стало скучно. Мы ушли есть. Но в тот день я хорошо запомнил, где был сделан первый надрез, где провели первую линию, и как тонко и изящно сняли кожу с четвёртого мужика.

Уперев кончик ножа в шишку на затылке патлатого, я надавил. Лезвие упёрлось в кость, прошив кожу как пластилин. Начало положено. Патлатый чуть дёрнулся, напрягся, но тут же расслабился, не издав ни звука. Хорошо, уже что-то чувствует. Свою ладонь я кладу ему на повисшую голову, и с силой давлю, чтобы он вдруг её не задёрнул и не выбил нож из моих рук. Ощутив лёгкое сопротивление в пальцах, я начинаю вести ножом линию, задевая позвонки. Дойдя до середины спины, патлатый вдруг ожил. Он не мычал — он начал хрипловато свистеть и дёргаться.

Всегда надо начинать резать со спины — когда тело дрыгается, вы не сможете провести ровную линию, но оно вам и не надо. Спина — ваш черновик. Всё, что вам нужно — это место, откуда вы начнёте срезать кожу. Я довёл линию до копчика. Получилось кривовато, и пошла кровь, но меня это не беспокоит. Нисколько. Чуть выше ягодиц патлатого, на уровне пояса, я провёл еще две лини, доведя их до живота. Кожа его головы и рук мне не нужна, поэтому я нахожу удобную точку между лопаток, и провожу две перпендикулярные линии относительно основного разреза, и веду их до подмышек, остановившись у сосков.

Нож очень острый, плоть режет на ура.

Края рассечённой кожи вздыбились. Всё это напоминает резку старого линолеума, который после надреза в протёртых местах начинает раскрываться как бутон розы ранним утром.

Кровь быстро заполняет открытую рану и начинает стекать наружу, медленно двигаясь по коже. Попадает на стол, образуя липкую лужу и капает на пол, мне под ноги.

“Х” образный стол очень удобный. Я могу подойти к голове патлатого. Могу удобно встать возле его пояса. Встать между ног. Где бы я не встал, мне не нужно перегибаться через весь стол. Всё продуманно!

Схватившись за оттопыренный кусок кожи на спине, я начал срезать его с мяса. Медленно, работая ножом как отец Отто, когда тот срезал мясо с ребер коровы. Медленно, сантиметр за сантиметром, я проводил ножом под кожей, отделяя её от мышц и сосудов. Жира здесь практически не