Московский полет - Эдуард Тополь

– Исфините, пошалуста, – опять сказала Дайана по-русски, стеснительно улыбаясь за свое наверняка неправильное произношение. Все-таки ей пришлось нарушить свой зарок не раскрывать в России знание русского языка. – Кде я смокла… моху… to find… находить a bar? A restaurant?

И невольно подумала, что именно такая жалкая улыбка была у этого Плоткина, когда он говорил по-английски.

Голова высунулась из-под машины еще дальше, следом за ней показались плечи, а потом и вся фигура владельца машины. Он встал на ноги и оказался высоким мужчиной лет шестидесяти в грязном спортивном костюме. Нагнув голову вниз и рассматривая Дайану поверх спущенных на край носа очков, он вытер тряпкой руки и только после этого сказал по-русски:

– Тут, милая, ресторанов нет. Самый ближайший – на Савеловском вокзале. Но туда лучше не ходить – отравят за милую душу. А чтобы нормально покушать, так это вам надо в центр ехать, на такси. В «Интурист» или «Метрополь». Хотя «Метрополь», кажется, на ремонте…

Дайана поняла не все, но главное: этот русский думает, что ей надо поесть, и потому рекомендует ехать на такси в downtown.

– Исфините пошалуйста, – опять сказала она и снова улыбнулась просительно. – Я не хотьел… Я не хотьела… покушат. Я хотьел… покупать a drink. Водка! – и она вдруг вспомнила жест, которым отец всегда сопровождал это слово. Отец Дайаны был русским военнопленным, интернированным из Германии в США в 1945 году, пил он редко, но к слову «водка» относился с каким-то особым восторгом и всегда сопровождал это слово, да и сам напиток блаженной улыбкой и щелчком пальцев по шее, под подбородком. Поэтому Дайана, совершенно забыв, что «водка» – это русское слово, щелкнула себя указательным пальцем по шее – для полного взаимопонимания с этим русским верзилой и точно так, как делал ее отец.

– О-о! – уважительно сказал лысый верзила и повторил ее жест – тоже щелкнул себя пальцем по шее. – Водка! Водку, милая, у нас теперь так просто не купить, финита! Но на Савеловском вокзале у таксистов можно достать, конечно. Или в вокзальном ресторане. Только дорого тебе станет. Хотя у вас, иностранцев, денег навалом. Так что вот так пойдешь, милая, прямо… – он стал показывать руками, а Дайана невольно повторяла его жесты. – Прямо до угла, ага. Потом свернешь направо и выйдешь на Масловку. Ну, а там спросишь, и тебе покажут.

Дайана опять поняла не все, а только, что нужно дойти до угла, повернуть направо и опять спросить. А поскольку до ближайшего угла, на который показывал этот мужчина, было всего шагов двести, то она уверенно двинулась вперед, полагая, что где-нибудь за этим углом перед ней сам собой возникнет или ресторан, или вокзал с непроизносимым названием «Sa-vi-o-lov-sky».

А лысый мужчина, наклонив голову вниз, еще некоторое время с сомнением смотрел ей вслед поверх своих очков, а потом со вздохом полез под свою машину марки «Запорожец».

Тем временем Дайана дошла до угла, свернула направо и увидела на противоположной стороне улицы человек триста, вытянувшихся в длинную очередь перед входом в магазин с вывеской «ПРОДУКТЫ». Слегка замедляя шаги, Дайана медленно приближалась к этой очереди. Дикая мысль вдруг пришла ей в голову, и, разглядывая этих людей, Дайана ужаснулась этой мысли. Неужели, если бы ее отец не попал в плен к немцам, не оказался в концлагере в западной зоне Германии и почти чудом, только потому, что был инженером-ракетчиком, не попал в США в 1945 году, неужели, если бы не вся эта цепь случайностей, то она, Дайана, стояла бы сейчас вот в этой очереди, в таком же ужасном платье, как на этих женщинах, и в таких же туфлях и с такими же синими венами на ногах!…

Хотя Дайана родилась в США и хотя мать ее была американкой в пятом поколении и правнучкой алабамских первопоселенцев, Дайана всю жизнь несла в душе какую-то сентиментальную симпатию ко всему русскому и почти неосознанное, тайное желание пожить хоть немного в России. Может быть, потому, что ее отец с русским упрямством разговаривал с ней только по-русски и все ее детство читал ей только русские сказки. Ей было 12 лет, когда он умер, а потом ровно десять лет у Дайаны не было никакой практики в русском, пока в университете она не записалась на курс русской литературы…

Но теперь, подойдя к этой очереди усталых, запыленных, серых, небритых мужчин и каких-то сырых, болезненно толстых и болезненно худых женщин, Дайана ужаснулась своей давней и тайной мечте. Очередь не двигалась – никто не заходил в магазин, и никто не выходил из него, хотя двери были настежь открыты. Эти люди ждали, но Дайана не знала, чего они ждут. Мясо? Колбасу? Молоко? Сахар? Овощи? Ведь в этой стране теперь все дефицит! Ей, Дайане, не нужно, конечно, ничего из того, что они тут ждали. И все-таки… и все-таки какая-то странная, почти мазохистская сила вдруг медленно подвела Дайану к концу этой очереди и поставила последней. Не журналистское любопытство, нет, а именно странное влечение причинить себе боль до конца – почувствовать себя в шкуре этих людей, в этой очереди…

Но она тут же и пожалела о своем поступке: вся очередь, все триста человек разом повернулись к ней и стали рассматривать ее молча, в упор. Они ничего не говорили, они только смотрели на Дайану, как смотрели бы водители автомобилей на американской бензозаправочной станции на внезапно спустившийся с неба и ставший в очередь за бензином «Боинг» или YF-23. Или как посмотрели бы в Нью-Йорке на Доналда Трампа, если бы он стал в очередь за бесплатными продовольственными талонами для безработных…

Дайана не знала, как выйти из этой ситуации, но чувствовала, что взгляды этой толпы сейчас сожгут ее всю – и туфли, купленные весной в Риме, и юбку из обычного Sears, и блузку от Bally, и сумочку из Leather World, и сережки из Tiffany Со, которые муж подарил ей надесятилетие их свадьбы.

И так они рассматривали ее молча, без слов – минуту, две минуты, три и, кажется, готовы были рассматривать еще час, но тут, на ее счастье, из магазина вдруг выскочила какая-то женщина и закричала: – Будут давать! Без талонов! По полкило! И вся очередь, все эти стоявшие цепочкой триста человек вдруг, сшибая друг друга, ринулись в магазин. В двери тут же образовалась давка и послышались крик: «Ой! Руку!… В очередь!… Куда прешь?… Ребенка задавите, сволочи!…»

Дайана, оставшись одна в ста метрах от толпы, штурмовавшей единственные узкие двери магазина, ощутила, что безумно устала, и сглотнула сухой ком в горле. Господи, за один shut of vodka она отдала бы сейчас и сто долларов!

Повернувшись, она быстро пошла прочь-туда, где была видна большая улица с двусторонним и оживленным автомобильным движением.

И вдруг до нее дошло, что только что сбылась ее детская мечта: она пожила в России. Она прожила три минуты русской жизни в очереди за какими-то продуктами, которые сейчас будут продавать этим людям только по полкило человеку.

Но от этой трехминутной жизни ей уже захотелось напиться вдрызг. А каково же этому несчастному народу?

Короткий перерыв во встрече с вождями русского религиозного возрождения заканчивался. В разных концах комнаты несколько американо-русских групп допивали чай, который подала хозяйка квартиры, и обменивались последними фразами кулуарных дискуссий.