Бар «Безнадега» - Мира Вольная

- Да, - кивает медленно. - Зато она подходит тебе больше, Аарон. Ты – не добрый волшебник.

- Нет, - соглашаюсь, снова ее целуя. Я рад, что Лис это понимает, что видит меня, я рад, что Лис сейчас в моих руках, что отвечает мне, что дразнит, что не сдается. У нее во рту охренительно жарко и сладко. Крышесносно.

Я втискиваю ее в себя сильнее и сильнее, острее ощущая изгибы тонкого тела, вжатого в мое через влажную одежду. Скользя ладонями по спине, лопаткам, талии, шикарной заднице. Мерцаю к ней в квартиру, потому что дождь и ветер надоели, потому что я хочу Громову под собой и вокруг меня, извивающуюся, стонущую, царапающую в кровь мою спину. Потому что мне мало ее сейчас, но…

Мы не договорили.

…мысль зудит где-то в подсознании дрелью придурка-соседа. Там я ее и оставляю.

Потом.

Я подталкиваю Эли к ванной, стягиваю куртку, футболку, расстегиваю джинсы, пока она занята моей одеждой, не прекращаю целовать. Это похоже на какое-то наваждение, на сумасшествие, но я не могу и не хочу с этим ничего делать. Мне отлично. Мне охренительно. Так, как не было уже очень давно.

Лис прекрасна, нетерпелива, голодна, немного пьяна.

Похоть между нами, жажда, голод. Порок и искушение. Темные, огромные, неотвратимые. Как цунами, как чертов зыбучий песок.

Я приподнимаю ее над бортиком, ставлю в ванную, она шарит рукой по стенке, пытаясь найти вентили, задевает какие-то бутылки и тюбики. Они валятся на пол, под ноги, разлетаются по кафелю и акрилу с глухим стуком.

Я шагаю следом за Эли, скольжу губами по тонкой шее, бьется в язык пульс. Частит, лихорадит, мурашки на нежной коже.

Льется сверху вода, сначала холодная, через секунду уже теплая. Эли стонет тихо, запрокидывает голову, подставляя мне себя.

Я скольжу руками ниже, нахожу застежку, стягиваю с нее белье. Опускаюсь еще ниже, целуя коротко, отрывисто ключицы, грудь, ложбинку, напряженный живот, провожу языком по пупку.

Ее пальцы в моих волосах, глаза закрыты.

Чертовы джинсы раздражают.

Я стаскиваю их с Лис вместе с бельем. Почти готов разодрать, потому что ткань тоже влажная и поддается с трудом. Избавляюсь от собственных остатков одежды. Скольжу руками по длинным, нереальным ногам, от щиколоток к бедрам и…

«Мя», - раздается откуда-то из-под вороха одежды на полу. Раздается настойчиво, несколько раз. Хрипло, но громко. Возмущенно.

Эли застывает, замираю я. Мы смотрим друг на друга недоуменно сотые доли секунды…

«Мя-мя». «Мя».

…а потом начинаем ржать.

Я поднимаюсь, заглядываю в глаза Эли. Смех сбросил пелену лишь едва. В воздухе все еще похоть. Мы все еще коротко посмеиваемся.

- Скажи мне, что я могу выставить его за дверь, - прижимаюсь лбом ко лбу Громовой, веду руками по плечам и предплечьям. Больше не смешно.

«Мя».

- Можешь, - кивает, улыбаясь, Лис, выгибается мне навстречу, прижимается, трется.

- Извини, Вискарь, - поворачиваю голову, ищу животное. Бомж сидит на моей футболке, огромные глаза смотрят внимательно и серьезно, - но тебе придется подождать, - я щелкаю пальцами. Кота вместе с одеждой выносит за порог, дверь с тихим щелчком захлопывается.

- Иди ко мне, - шепчу и опять целую Громову.

Элисте Громова

Зарецкий творит со мной что-то… что-то странное, необъяснимое. С моим телом, моими мыслями, ощущениями. Взрывает, сносит все к чертям. Весь настроенный, выверенный за годы сценарий. Своими вопросами, прикосновениями, дыханием. Ломает, переворачивает все с ног на голову. Я не могу вдохнуть. И выдохнуть не могу, но, если меня сейчас оторвать от него, это будет, как содрать кожу, как вывернуть на изнанку.

Я не понимаю. Не хочу понимать. Не могу.

Его губы и руки, взгляд и влажное тело, проступающие на шее и виске вены и запах кожи, жаркий шепот и ненормально расширенный зрачок, делающий глаза черной бездной. Все сузилось и сжалось, сконцентрировалось на мгновениях его прикосновений. Кажется, что без них я не существую, что меня нет в этой реальности, будто я вываливаюсь из нее на те доли секунды, что он меня не касается, что отрывает пальцы от моей кожи, губы от моих губ.

Я не чувствую кафеля за спиной, капель воды из душа, биения собственного сердца.

Мне жарко, меня тянет, ломает и крошит.

Я хочу Зарецкого так, что почти рычу. Он делает меня неловкой, неумелой, непростительно слабой. Он дразнит, он дурманит, он искушает. Не знаю, откуда он знает, как понимает, как угадывает… Но, черт, это почти невыносимо.

Широкие плечи под моими ладонями напряжены, на его шее частит вена, губы на моих ключицах – обжигают, укусы – жалят наслаждением.

Его ад прорывается спазмами, болезненными толчками, наполняет, заслоняет собой все, обволакивает. У него запах хозяина, запах греха и виски. И он взрывается у меня на языке, растекается по губам, пьянит. Он заставляет желать Аарона бесконечно, пить его бесконечно, не оставляет даже призрачной надежды на то, что это можно контролировать, справиться, что можно оторваться.

И я судорожно цепляюсь за сильные руки, подставляюсь под его укусы-поцелуи, выгибаюсь и дрожу, хочу большего. Гораздо большего. Хочу его в себе. Хочу, чтобы Зарецкий вжал меня в себя, вдавил.

Горячий язык оставляет длинную влажную дорожку на моей шее, чертит и выводит узоры, как рунические символы, как древнее заклятие чистой похоти.

Во мне все звенит, и все сжато в пружину: каждый нерв, каждая мышца, каждая клеточка тела. Я не контролирую собственные движения, себя.

Больше нет.

Веду руками по спине Зарецкого, очерчиваю его болезненно-натянутые мышцы, сквозь кончики пальцев впитываю жар и силу красивого тела.

У него невероятное тело: поджарое, сухое, сильное, будто отлитое из титана. На руках, шее и висках проступают вены, взгляд голодный, хищный. Кажется, что даже если под нами разверзнется Ад, Зарецкий не остановится.

Аарон опускает веки, слыша мой хриплый полу вздох-полустон, как ответ на свой укус, медленная, ленивая улыбка растекается по его губам.

Меня снова кроет и клинит, заводит еще больше.

Я зарываюсь пальцами в мокрые, тяжелые пряди, притягиваю его голову к себе, набрасываюсь на губы, потому что больше просто не могу. Зарецкий почти рычит, дышит, как загнанный зверь, прижимается ко мне, вжимает в себя и в стену. Не отпускает контроль надо мной ни на миг. Он перехватывает мои руки, скользящие по его груди и ниже, заводит за голову, прижимает к прохладному кафелю, вклиниваясь коленом между моих бедер.

- Даже не думай, - улыбается, заглядывая в глаза. А я готова извиваться, стонать и просить. Кончики пальцев зудят, дрожат от желания коснуться его. Дотронуться снова. Почувствовать всеми возможными способами.