Адский огонь - Нора Робертс

Она нашла сумку-чемодан для одежды, повесила внутрь костюм с блузкой и — хотя и понимала, что это излишне, — добавила туфли и нижнее белье из комода.

Перед тем, как уйти из комнаты, Рина опять повернулась к постели.

— Я зажгу для вас свечку и попрошу маму прочесть молитвы. Никто так не умеет читать молитвы по четкам, как моя мама. Спокойного перехода, Мардж. Спаси вас господи!

Рина взяла два часа личного времени на посещение похорон. Бо не просил ее прийти. Ей даже показалось, что он избегает этого ее вопроса. Она села в заднем ряду, ничуть не удивляясь, что на мессу пришло столько народу. Краткий разговор со священником убедил ее в том, что Мардж Гуднайт была столпом церковной общины.

Как это обычно бывает, друзья и соседи принесли цветы, в церкви пахло лилиями, ладаном и свечным воском. Рина вставала, преклоняла колени, снова садилась, произносила слова молитвы в соответствии с требованиями мессы, знакомыми ей, как ритм собственного сердца. Когда священник заговорил об усопшей, он нашел личные, теплые слова.

«Она оставила след, — подумала Рина. — Разве не это самое главное?»

Когда Бо вышел к кафедре, чтобы сказать слова прощания, Рина отметила, что он отлично смотрится в темном костюме. И еще она подумала, что Мардж было бы приятно услышать ее мнение.

— Моя бабушка, — начал он, — была женщиной суровой. Она не считала дураков блаженными. Она считала, что человек должен шевелить мозгами, которые дал ему бог, а если он этого не делает, значит, зря только небо коптит. Она рассказывала мне, как во время Великой депрессии она работала в десятицентовом магазине и зарабатывала доллар в день. Ей приходилось идти пешком две мили[33]туда и обратно. Дважды в день, в любую погоду. Она не считала это великим подвигом, просто делала, что положено, и все.

Как-то раз она мне рассказала, что подумывала стать монахиней, а потом решила, что лучше заниматься сексом. Надеюсь, это ничего, что я говорю об этом здесь, — добавил Бо, когда по церкви волной прокатился смешок. — Она вышла замуж за моего деда в 1939 году. У них было то, что она назвала «двухчасовым медовым месяцем», а потом им обоим пришлось возвращаться на работу. Очевидно, за этот краткий перерыв они успели сделать моего дядю Тома. Она потеряла дочь шести месяцев от роду и потеряла во Вьетнаме сына, которому не суждено было справить двадцатый день рождения. Она потеряла мужа, но никогда не теряла своей веры. И своей независимости, которая для нее была столь же важна. Она научила меня кататься на двухколесном велосипеде и всегда доводить начатое до конца.

Он откашлялся:

— У нее остались два ее сына, мой кузен Джим и я. Мне будет ее не хватать.

Рина ждала возле церкви, пока люди подходили к Бо и выражали свои соболезнования, прежде чем рассесться по машинам и разъехаться. Стояло чудесное утро, ярко светило солнце, в воздухе сладко пахло свежескошенной травой.

Она заметила двоих, не отходивших от него ни на шаг. Мужчина примерно его возраста, рост около пяти футов десяти дюймов, модные очки в тонкой оправе, добротный темный костюм. И женщина лет тридцати с короткими ярко-рыжими волосами, в солнцезащитных очках и черном платье без рукавов.

Судя по тому, что он ей рассказывал, они не могли быть кровными родственниками. Но Рина поняла, что эти люди и есть его семья.

Бо отделился от них и подошел к ней.

— Спасибо, что пришла. У меня так и не было случая с тобой поговорить, поблагодарить тебя за все.

— Все нормально. Извини, я не смогу поехать на кладбище. Мне нужно возвращаться. Это было достойное прощание, Бо. Ты все сделал правильно.

— Жуть! — Он надел солнцезащитные очки на свои покрасневшие глаза. — Мне не приходилось говорить при таком скоплении народа после кошмарного публичного выступления на выпускном вечере в средней школе.

— Ну что ж, ты справился.

— Я рад, что все кончилось. — Бо оглянулся, и его подбородок окаменел. — Мне придется ехать с моим отцом. — Он кивком указал на мужчину в черном костюме.

У мужчины были темные волосы с серебристыми прядями на висках. Загорелый и подтянутый, отметила про себя Рина. И явно проявляющий нетерпение.

— Похоже, нам с ним нечего сказать друг другу. Как это может быть?

— Не знаю, как, но это бывает. — Рина поцеловала его в обе щеки. — Держись!

* * *

В десять часов дождливого июньского утра, превратившего воздух в водяную взвесь, Рина стояла над частично обгоревшим телом двадцатитрехлетней женщины. То, что от нее осталось, лежало на грязном ковре в грязном номере гостиницы, которую точнее следовало назвать ночлежкой.

Судя по водительским правам, найденным в заброшенной под кровать виниловой сумочке, а также заявлению дежурного администратора, ее звали Де Уанна Джонсон.

Поскольку ее лицо и верхняя часть тела были обезображены, официальное установление личности предстояло отложить на потом. Она была завернута в одеяло, набивка матраца, разбросанная по телу и вокруг, служила фитилями.

Рина щелкала фотоаппаратом, пока О’Доннелл делал разметку.

— Итак, Де Уанна въезжает три дня назад с каким-то парнем. Она платит наличными за две ночи. Хотя нельзя исключить, что она сама решила лечь спать на полу и поджечь себе лицо, я чувствую тут запах грязной игры.

— Может, на эту мысль тебя навела вон та сковородка, покрытая засохшей кровью и серым веществом?

— Надеюсь, ей не было больно. Да, Де Уанна, держу пари, сначала он тебя здорово отделал. У него тут отличный источник горючего — одеяло, набивка матраца, — плюс мы имеем ее телесный жир для эффекта свечи. Но он облажался. Надо было открыть окно, надо было пропитать этот ковер легковоспламеняющейся жидкостью. Слишком мало кислорода, пламени недостаточно, чтобы довести дело до конца. Думаю, она была мертва до того, как он ее поджег. Надеюсь, медэксперт и рентгенологи это подтвердят.

Рина обошла комнату и жалкую кухоньку. Разбитая посуда на полу, еда, которую она определила как рубленый бифштекс и кетчуп. Все это застыло на сероватом линолеуме.

— Похоже, она готовила ужин, когда все это началось. Кое-что от ужина пристало к сковородке вместе с ее мозгом. Видимо, он схватил сковородку прямо с плиты. — Рина отвернулась от плиты, стиснула руки, словно хватая сковородку, замахнулась… — Отбросил ее назад. Вот, кровавое пятно это подтверждает. Сразу ударил еще раз, теперь наотмашь. Опять отбросил назад. Она падает. Может, он бил ее еще, прежде чем до него дошло: «О, черт, что я наделал!» — Рина обошла тело кругом. — Решил поджечь ее, чтобы замаскировать убийство. Но животный жир горит неохотно. Небольшое пламя уничтожает ткани, съедает ее лицо и верхнюю часть туловища, но не может поднять температуру в закрытой комнате настолько, чтобы поджечь набивку матраца и даже спалить основную часть одеяла, в которое он ее завернул.