Пусть ты умрешь - Питер Джеймс

У Роя были свои недостатки, но все те восемь лет, что они прожили вместе, он никогда не изменял ей. Она точно это знала — по той глубокой любви, что он выказывал. За все те годы он даже не взглянул на другую женщину. Рой много раз говорил ей, что любит ее до умопомрачения, что она — его половинка, что их свела некая высшая, непостижимо могучая сила. И она всякий раз с ним соглашалась. В те далекие дни она искренне верила — они вместе навсегда.

Пока не…

Она поежилась.

— Бог и есть любовь, и те, кто живут в любви, живут в Боге, и Бог живет в них, — нараспев произнес отец Мартин.

Еще несколько минут — и он уйдет навсегда. Женится на другой женщине.

По щеке скатилась слеза.

— Почему ты такая грустная, мама?

Почти все собравшиеся в церкви читали вслух слова, напечатанные на обратной стороне программки. Сэнди сжала руку сына и подняла листок. С другой стороны было напечатано: Рой, Клио, а между именами стояла дата с изящным рисунком церковных колокольчиков.

Ей стало трудно дышать. Слезы уже ручьем бежали по щекам. Это должно остановить. Должно. Эту ложь. Этот обман. Вот-вот случится бигамия. Она должна остановить это. Просто обязана, разве нет?

И она так сильно, так отчаянно хотела его вернуть.

— Бог чуда и радости: от тебя исходит благодать, и ты единственный есть источник жизни и любви. Без тебя мы не могли бы угождать тебе; без твоей любви все наши поступки ничтожны. Ниспошли же Святой Дух и наполни наши сердца этим восхитительным даром любви, дабы смогли мы помолиться тебе с благодарностью и всегда служить тебе с усердием и старательностью через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Благодать. Это слово звучало снова и снова, отзываясь именем ее мужа.[8]Оно обжигало сердце. Мужчина, которого она когда-то любила так сильно и не перестала любить, стоял рядом с другой. Невестой. Этим вечером они займутся любовью. И завтра опять, можно даже не сомневаться. Будут делать все то, что делали когда-то они. Она знала все, каким он может быть, помнила прикосновения его языка — на коже, губах и в глубине ее самых потайных расселин. Она помнила движения его рук, те места, к которым ему так нравилось прикасаться пальцами. Все это будет всего через несколько часов. С этой куклой Барби.

Но в ее власти остановить это.

Она и пришла-то сюда, чтобы остановить это.

Не сделав ничего, она станет соучастницей преступного деяния, даже несмотря на то, что официально объявлена мертвой. Но разве ей не должны были сообщить, что она объявлена мертвой?

На секунду она задумалась. Какая абсурдная мысль.

Орган заиграл «Иерусалим». Пришедшие в церковь запели — громко, с желанием; все знали и любили этот гимн. Их голоса поднимались к своду и отражались от стен.

— На этот горный склон крутой ступала ль ангела нога? И знал ли агнец наш святой зеленой Англии луга?

Тот же чертов гимн, который они пели на их собственной свадьбе. Любимый гимн Роя, конечно же, потому что исполнялся перед матчами английской сборной по регби. Она и сейчас прекрасно помнила, как стояла слева от Роя в патчемской церкви Всех Святых в самый счастливый день своей жизни. Стояла, собираясь выйти замуж за мужчину, которого любила и с которым — даже не вопрос! — намеревалась жить до конца своих дней. Так ли счастлива сейчас эта женщина-кукла, как была счастлива она в день их свадьбы?

Сэнди надеялась, что нет. Она взглянула на церковный свод над ними в надежде, что какой-нибудь кусок каменной кладки отвалится и раздавит эту самодовольную стерву.

Она сморгнула слезы, но соль осталась и резала глаза. Сын потянул ее за руку. Порывшись в сумочке, она нашла салфетку и, немного приподняв вуаль, промокнула глаза.

— Мама?

Она поднесла палец к губам, призывая его к молчанию. И замерла, дрожа и слушая.

— Мой дух в борьбе несокрушим, незримый меч всегда со мной. Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной.

Она зашмыгала носом, и слезы снова побежали по ее лицу. Ханс-Юрген всегда изливал на нее многозначительные цитаты. Вот и здесь звучала одна из них, его любимая.

— Мы будем искать без устали, непрестанно, и под конец всех исканий придем туда, откуда начинали, и впервые откроем для себя это место.[9]

Это было ее место. Здесь, в церкви. Слушать утихающий звук органа и эхо свадебного гимна, сознавая, как сильно она любила стоящего у алтаря мужчину. И как всегда, будет любить.

Она поняла это только теперь.

И время убегало.

Это должно остановить.

Она сделала глубокий вдох… еще один.

Рой стоял, выпрямившись во весь рост, такой спокойный, такой уверенный в себе. Таким ли его запомнили присутствовавшие на ихсвадьбе? Был ли он и тогда столь же уверен в себе?

Отец Мартин снова заговорил:

— В присутствии Бога, Отца, Сына и Святого Духа мы собрались здесь, дабы засвидетельствовать бракосочетание Роя и Клио, просить Бога ниспослать на них благословение, разделить их радость и чествовать их любовь.

— Мама, а кто они?

Она сжала его руку и снова поднесла палец к губам, призывая к молчанию.

— Брак есть дар Божий в творении, через которое муж и жена могут познать Божию благодать. Он дается, когда мужчина и женщина растут вместе в любви и доверии, они соединяются друг с другом сердцем, телом и разумом, как Христос соединен со своей невестой, Церковью.

Она должна это остановить. Должна найти в себе силы сделать это. Для этого она сюда и пришла.

— Дар бракосочетания сводит мужа и жену вместе в наслаждении и нежности брачного союза…

Она с трудом подавила подступающие рыдания.

— Мама? — Сын посмотрел на нее с тревогой, крепко сжав ее руку.

— …и радостном обязательстве до конца их жизней. Он дается в виде образования семейной жизни, в которой рождаются и воспитываются дети и в которой каждый член семьи, как в хорошие времена, так и в плохие, может найти поддержку, общение и утешение и до зрелости расти в любви.

Слова лились, а она поймала себя на том, что никогда прежде не представляла Роя с другой женщиной. Делающим то же, что он делал с ней. Он был невероятный любовник. Всегда внимательный, всегда старающийся удовлетворить сначала ее и лишь затем получить удовольствие сам. Ни один из тех немногих любовников, что были у нее после, не мог сравниться с ним. И вот теперь, вечером, в каком-нибудь гостиничном номере, он будет заниматься любовью с этой не знакомой ей блондинкой и, разумеется, делать все то, что делали когда-то они. И говорить ей, что они — две половинки целого. А о ней, Сэнди, даже и не вспомнит. Ни о ней, ни о том, чем они когда-то были и что имели.