Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

Франко разразился угрозами и поклялся расправиться с «русским царем». Этого нельзя было допустить! Судя по всему, представители советского полпредства смогли убедить руководителей Франции в том, что захват Андорры — беспрецедентное усиление позиций Испании на южных рубежах страны, не говоря уже о наглом нарушении старинных договоренностей и наполеоновского указа о независимости Андорры. Франция тут же сделала недвусмысленное заявление — и Франко от Андорры отступился.

И все же судьба Бориса Скосырева была предопределена. В 1940-м, когда две трети французской территории оккупировали немцы, а на юге создали прогерманский регион во главе с Петэном, существование «красной Андорры» было признано нецелесообразным, так как Борис Скосырев не скрывал своих симпатий к де Голлю и неприязни к Франко. Согласовав свои действия, Петэн и Франко отрядили в Андорру головорезов, которые осенью 1941-го арестовали царя Бориса и бросили в печально известный французский концлагерь Берне. О пребывании Бориса в концлагере, к сожалению, ничего не известно. Установить удалось лишь одно: весной 1944-го, то есть незадолго до освобождения Франции от оккупантов, просвещенного монарха Андорры, русского дворянина Бориса Скосырева не стало. А вот своей он умер смертью или ему помогли, дознаться так и не удалось.

Что же касается судьбы человека, с которым жизненный путь Бориса пересекся, если так можно выразиться, по касательной, то тому повезло больше. После возвращения из Франции Яков Суриц работал в центральном аппарате Наркоминдела, а сразу после окончания войны его направили послом в Бразилию. В 1948-м его отправили в отставку, и через четыре года он тихо ушел в мир иной.

Что касается этого дипломата, то довольно долго ему крупно везло. В коридорах Наркоминдела гремели громы и сверкали молнии, большие кабинеты освобождались чуть ли не каждый день, а Борис Штейн рано утром приходил на работу и поздним вечером благополучно возвращался домой. Да и в элитном доме, где он жил, по ночам не трещали тревожные звонки и не громыхали чекистские сапоги. И хотя по образованию он был историком, так сложилось, что прошлым он почти не интересовался, зато настоящее довольно долго было радужным. Судите сами, в 1920-м он становится сотрудником Наркоминдела и вскоре принимает участие в Генуэзской и Гаагской конференциях. Потом — Женева, где Штейн выступает в роли генерального секретаря советской делегации. Его старательность и исполнительность были замечены, и в 1932-м Штейна назначают полпредом в Финляндии. Затем — аналогичная должность в Италии и работа в Лиге Наций.

Война застала Штейна в глубоком тылу — он работал преподавателем в Ташкентском университете. По возвращении в Москву его ждал ответственный пост в центральном аппарате только что реформированного Министерства иностранных дел. К этому времени Борис Штейн защитил докторскую диссертацию, стал профессором Высшей дипломатической школы, так что жаловаться ему было не на что. К тому же и «соседи» из МГБ стали наведываться гораздо реже.

Но гром все-таки грянул! Причем ударил он с совершенно неожиданной стороны: в 1952-м его арестовали в связи с так называемым «делом врачей» и развернувшейся антисемитской кампанией. Евреев тогда пострадало немало, и не только врачей и дипломатов. Ведь по прямому указанию Сталина была арестована даже жена Молотова Полина Жемчужина, которой приписали участие в заговоре сионистов и связях с послом Израиля в СССР Голдой Мейер.

К счастью, эта кампания довольно быстро захлебнулась, и буквально через год Борис Штейн вернулся в свой кабинет. В качестве извинения ему вручили орден Трудового Красного Знамени. На этом история с арестом была забыта, как были забыты и те чудовищные откровения, которые по адресу Штейна еще до войны прозвучали из уст Михаила Кольцова.

Судьба этого человека настолько причудлива, замысловата и неординарна, что впору писать о нем не очерки, а приключенческие романы. Во-первых, он никакой не Майский, а Ляховецкий и не Иван, а Ян. Во-вторых, против его вступления в партию большевиков публично возражал сам Ленин, но, учитывая то, что с меньшевиками тот скандально порвал, большинством голосов в большевики Майского приняли.

Хотя, казалось бы, зачем ему это нужно? Ведь родился он в семье известного на всю Вологодскую губернию врача, не голодал, не холодал, окончил Мюнхенский университет, довольно долго жил и работал в Англии. Какие меньшевики? Какие большевики? Но еврей-выкрест Ян Ляховецкий стал Иваном Майским и посвятил себя свержению ненавистного царского режима.

Ну, свергли. И что дальше? А дальше оказалось, что грамотных людей у большевиков раз-два и обчелся — и Майского пригласили в Наркоминдел. Сперва он был полпредом в Финляндии, а с 1932 по 1943 — в Великобритании. Там-то и застала его война. Неожиданностью нападение Гитлера на Советский Союз для Майского не было, ведь почти все разведданные проходили через него, и они не просто говорили, а кричали, что войны не миновать. На этот случай наша дипломатия предусматривала заключение с Англией формального военного союза. В принципе, он был готов, но без одобрения Москвы приступать к его подписанию нельзя. Когда первые немецкие бомбы упали на Киев, Минск и Одессу, подписать англо-советский союз стало жизненно необходимо, но Москва молчала.

«Наступил второй день войны, а из Москвы ни звука, — вспоминал несколько позже Майский. — Наступил третий, четвертый день войны — Москва продолжала молчать. Я с нетерпением ждал каких-либо указаний от Советского правительства, и, прежде всего, о том, готовить ли мне почву для заключения военного союза. Но ни Молотов, ни Сталин не подавали никаких признаков жизни. Тогда я не знал, что с момента нападения Германии Сталин заперся, никого не видел и не принимал никакого участия в решении государственных дел. Именно поэтому 22 июня по радио выступил Молотов, а не Сталин и советские послы за границей в столь критический момент не получали никаких директив из центра». Позже эти директивы поступили, и наступили горячие дни, связанные с организацией северных конвоев.

История с организацией северных конвоев заслуживает отдельного разговора. Ведь северные конвои — это походы зачастую беззащитных транспортов под непрерывными бомбежками немецкой авиации и атаками фашистских подводных лодок. Северные конвои — это беспримерное мужество моряков, это надежнейший фундамент дружбы, заложенной советскими, английскими и американскими моряками. И это при том, что этот фундамент постоянно расшатывали те, кто его закладывал. Хорошо помня, что «все расчеты англичан базируются на неизбежном поражении Красной Армии в самом ближайшем будущем», Иван Майский и весь аппарат посольства не вылезали из парламента, встречались с влиятельными политиками, давали бесчисленные интервью. И в конце концов добились того, что бывший премьер-министр Ллойд Джордж, к словам которого прислушивалась вся Англия, выступая в парламенте, заявил: «Оттягивая на себя всю германскую армию, СССР, так же как Россия в прошлую войну, спасает Англию. Англия же, по существу, ничего не делает для помощи СССР. Между тем исход всей войны сейчас зависит от СССР».