Зеркало воды - Софья Ролдугина

Все эти сложные семейные связи (и их отсутствие) не мешали ни Фане, ни младшей дочери Клюквы Филумантине, лазать друг к другу в гости через дыру в заборе, играть в подкидного, в «оборону Мордора» и «спасение Вольдеморта» и азартно обсуждать последние новости.

О чем сожалел Фаня, так о том, что Филя находилась с классом в турпоездке по Трансильвании, и не могла разделить с ним его душевных переживаний, вызванных подслушанным ненароком разговором взрослых.

К слову о дыре в заборе. Она была надежно укрыта от взглядов взрослых дебрями непроходимой ежевики, и Фаня с Филей справедливо полагали, что это их личная тайна, тайна для двоих.

Детям неведомо было, что каждое предыдущее поколение Ичеткиных и Клюквы, находясь в их возрасте, с удовольствием пользовалось этой дырой. Но, со временем, дети взрослели, и вот наступал момент (обычно в деле была замешана большая политика), когда они предпочитали забыть об этой прорехе в Железном занавесе, покрывая вчерашних своих товарищей волнами обоюдного ледяного презрения.

Уж так было заведено на Смородовой Горке!

Между тем, Фаня миновал калитку, и, помахивая банкой, углубился в лес.

О, русский лес! Что за чудо ты, русский лес ночной порой, на самой середине лета? Где найти слов, чтобы описать твои чудеса?

Сказочный край, где под густым лиственным шатром бродят и шепчут тени, в шипастых дебрях сокрыты сладкие ягоды, молчаливо и жадно тянутся навстречу дождю чудные грибы, в сонной дреме веками пребывают твои жители, надежно спрятанные в своих укромных берлогах, сокрытых жесткой серой корой и мягким изумрудным мохом.

Лишайником ли поросший бродяга-леший, избушка ли с курицыной ногой, или корнями изогнутые лапы мертвецов тянутся из-под палой листвы? А может, лишь лунный сом смеется над нами, из своего черного звездного омута ворожит и приворотит, играет гибкими тенями, как ему вздумается…

Годы идут, сменяются эпохи – лишь ты все тот же! О, Русский лес, сладкий обман и морок! Обрядишься по осени в золото и пурпур, уже предчувствуя тяжелую поступь злого старца Колотуна, призрачного морозного властителя, но и тогда – все ворожишь, все манишь… А после сбросишь свой царственный наряд, укутаешься в белы снеги, уснешь… Шепчет ветер в твоей резной листве – все тлен, все обман, все пустое… Есть только вольная песня соловья на рассвете, да шмелиным звоном полный дремотный покой полуденной неги…

Все мы странники средь веселых хороводов твоих нарядных берез, Русский лес! Все мы странники под сумрачной сенью твоих дубов…

Фаня брел под лунным светом, хрустя валежником, обструганной палочкой шурша в папоротниках и осоке, выискивая изящных, как балерины, тонконогих поганок.

Искал хрупкие серебристые кружева паутин, аккуратно снимал с них неутомимых многоногих ткачей, прятал в банку.

Лес шелестел листвой, поскрипывал ветвями, шептал. Едва долетал со стороны Смородовой Горки слитный стрекот цикадового оркестра.

Издалека приносил ветер тревожное «угу-гу-гу» – кричала неясыть. Ближе к болотам пустельга вывела вдруг звонкое и пронзительное «три-ти-ти-ти», будто заробев, смолкла. «Ууум-блум, у-уум-блум», утробно басила на болотах выпь. «Куа-а-а, куа-а-а», на разные тона вторили ей лягушки.

Но вот хрустнула ветка за спиной…

Вот, показалось, что-то чавкнуло в овраге по правую сторону?

Фаня пошел через сосновник, мягко ступая кедами по ковру из хвои.

Вот хрустнула позади шишка, за ней другая. Что- то прошуршало по земле, будто волоком тащили громадный мешок.

Кто-то следовал за ним…

Фаня обернулся.

Смутная тень показалась за сосновыми стволами, слилась с ближним оврагом. Что-то перекатилось, булькнуло там, в клубящемся тумане.

Фаня помялся, обеими руками прижимая к груди банку с лесными дарами.

Послышались смутные звуки. Там, в глубине оврага кто-то тоненько хныкал да улюлюкал. Будто мать, качая, успокаивала расплакавшееся дитя. А непослушное чадо не верило, продолжало плакать:

– …хны-ы-ы!.. лю-лю-лю-лю… хны-ы-ы!.. лю-лю- лю-лю…

Страх вступил в Фанином сердце в противоборство с любопытством. Крепко сжимая банку, будто в ней заключена была тайная магическая сила, аккуратно ступая по мягкому настилу из сосновых игл, он двинулся на звук…

К самому краю подобрался Фаня. Туман холодным языком лизнул коленки, поколебался, открывая вид на одно оврага:

– … хны-ы-ы!.. лю-лю-лю-лю… хны-ы-ы!.. лю-лю- лю-лю…

Фаня так и обмер.

Покатилась вниз по откосу, к овражному дну, подскакивая на корягах, оброненная банка, упала на мох, отлетела от нее крышка. Перебираясь по рассыпавшимся поганкам, торжествующие пауки ринулись всеми многочисленными ногами навстречу свободе.

Но не убежали далеко – что-то массивное и темное, скользкое и раздутое, неспешно покатилось по хлюпающей жиже, по рытвинам и бочагам. Накрыло густой тенью, и тотчас подмяло – и рассыпанные поганки, и бегущих пауков, и банку Фанину накрыло, с треском раздавив своей тяжестью. Поперло, кряхтя, скрипя, треща корнями, вверх по откосу – к Фане.

– …хны-ы-ы!.. лю-лю-лю-лю… хны-ы-ы!.. лю-лю- лю-лю…

Со дна оврага ползет на Фаню что-то, свивая кольца длинными щупальцами, поводя круглой голой башкой с фасетчатыми буркалами, выгибая длинные гребни на спине. Щерится страшный кривой рот, в несколько рядов усеянный бритвенно-острыми клыками. А из самой утробы чудища доносится жалобное детское хныканье и ласковое улюлюканье:

– … хны-ы-ы!.. лю-лю-лю-лю… хны-ы-ы!.. лю-лю- лю-лю…

Стоит Фаня, смотрит вниз, сердце замерло, рот раскрылся. И не в силах пошевелится, оцепенел от ужаса.

Внутренний голос, собравшись с силами, завопил: беги, дурак! И Фаня побежал…

Фаня понесся стремглав – но куда?

Умолкли птицы, замолчали лягушки. Затаившись, замерев, стали следить за погоней.

Даже лунный сом, недовольный таким зрелищем, поспешно затянул занавеси из клубящихся туч. Тьма застила лес – не найти дороги!

Фаня бежит, не разбирая пути, а хныканье с улюлюканьем преследуют его по пятам. Как оторваться от страшного преследователя? Как ускользнуть?

Стать бы маленьким-маленьким, быстрым-быстрым…

И едва только загадал это, вдруг и впрямь – побежал втрое быстрее прежнего, и деревья стали выше, а заросли гуще.

Зачесалась спина, встопорщилась черной шерстью, подушечки лап мягко коснулись земли, уши прижались. Жалобный мяукающий вопль сорвался с губ.

Маленький черный котенок несся через лес, уходя от преследователя. Изумрудные глаза-блюдца горели в темноте. Яснее стало видно дорогу и лес, новым звериным зрением. И сподручнее стало бежать на четырех когтистых лапах, но…

Все! Некуда бежать – дальше булькало в тишине, раскинувшись от края до края, укутанное туманом болото. Дальше только топи, только погибельная трясина.