Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна - Александра Бруштейн

– Юлечко! – кричит Анеля Ивановна, и синие глаза ее сияют. – Юлечко, угощай дорогих гостей.

Юлька угощает нас конфетами и яблоками.

Анеля Ивановна вбегает на секунду к нам.

– Тетечко! – просит она Юзефу. – Может, вы выпьете килишек (рюмочку)?

И убегает.

Выпив «килишек», Юзефа с удовольствием крякает. Потом она спрашивает Юльку, кто были те паны, которые дожидались новобрачных у входа.

– Так это ж наши лакеи! – отвечает Юлька.

– А почему на них храки надеты?

– Ну как же! В хорошем ресторане лакей всегда во фраке! – объясняет Юлька. – Видели того, кто меня на руках держал? Это Станислав, старший лакей. У него аж два фрака: на будни и на праздник. Ох, он и бережет их! Ведь без фрака его в приличный ресторан не возьмут.

Мимо каморки Анели Ивановны все время пробегают туда и обратно лакеи с подносами, уставленными кушаньями и бутылками, которые они несут посетителям в зал. Из зала доносится музыка – скрипка и рояль. Но, наверно, – наверно! – в зале не так весело, как здесь, в каморке под лестницей, куда время от времени вбегают на секунду то Анеля Ивановна, то Степан Антонович.

В одну какую-то минуту они появляются оба, словно какое-то счастливое облако, соединив, внесло их одновременно. Они весело кивают нам, – сейчас они убегут…

– Горько! – раздается от двери веселый мужской голос. – Горько!

И за спиной новобрачных появляется Вацек! Тот Вацек, который пропал с самого 1 мая!

Он стоит в дверях, рыжий, худющий, заросший, но веселый, как всегда, и улыбается во весь рот!

– Ваць… – узнает Юлька и восторженно хлопает в ладоши. – Ты пришел?

– Да. Пришел.

– Откуда? – ахает Анеля Ивановна.

– Оттуда. Все расскажу подробно, когда меня накормят. Знаете, в тюрьме был очень плохой ресторан… Но послушайте, – что́ я вам сейчас сказал? Я сказал: «Горько!» – Горько-о-о! – подхватывают из кухни. – Горько!

Степан Антонович наливает вина в две рюмочки. Берет одну себе, другую подает Анеле Ивановне. Они выпивают вино, глядя неотрывно друг другу в глаза. Потом Степан Антонович кладет руки на плечи Анели Ивановны, они целуются, и Степан Антонович ласково прижимает ее голову к своей щеке. Все это длится одну секунду…

– Степа! – кричат Степану Антоновичу. – Бифштекс на девятый столик! И консоме с пирожком – на одиннадцатый.

И все разбегаются, каждый к своей работе…

– Ну, какая была свадьба? – спрашивает меня дома мама.

– Чу́дная! – говорю я.

Я и сегодня думаю, что эта свадьба была чудная. Одна из самых чудесных свадеб, какие я видела в жизни. Потому что – счастливая!

Приходит 5 августа, и меня ведут на экзамен. Не в женскую гимназию, а в институт. Институт этот считается выше, чем гимназия. Из-за этого института у нас дома идут жаркие споры с утра до ночи!

– Всё твои выдумки! – говорит мама папе. – В женской гимназии ей будет лучше: там таких, как она, много, и отношение лучше.

Я настораживаюсь: каких это «таких, как я»? Чем я особенная?

Но папа в этом вопросе просто как скала!

– В институте учебная программа больше!

– Подумаешь, программа… – пренебрежительно говорит мама. – Ты бы ее еще в мужскую гимназию отдал, там программа еще больше.

– И отдал бы! Да не берут туда девочек… А в институте программа по математике значительно большая, чем в женской гимназии: проходят даже небольшой курс тригонометрии.

– Тригонометрия… необходимо это для девочки!.. – пожимает мама плечами.

Папа вдруг сердится:

– Да! Необходимо! Без математики нет мышления, а без мышления нет человека!

В итоге этих споров победил папа: мои бумаги подали в институт. Когда знакомые, в особенности моего возраста, спрашивают, почему в институт, почему не в гимназию, мне как-то неловко. Что я могу ответить? Что без математики нет мышления, а без мышления нет человека? Я отвечаю скромненько: так хочет папа, а он, наверно, лучше знает…

Скажу здесь к слову. С тех пор прошло более шестидесяти лет, и я свято чту память о моем отце. Он прожил долгую, хорошую жизнь, он не раз совершал поступки, которые можно смело назвать героическими (об этом я расскажу в другой книге), он умер, презирая своих палачей, не унизившись перед ними ни на секунду. Но вот в этом – в выборе учебного заведения для своей единственной дочки – он был не прав. Я проучилась в этом проклятом институте семь лет, я перенесла в нем много унижений и несправедливостей. А математика, как там ее преподавали, была такой же суррогат, как желудевый кофе… И математике и мышлению я научилась уже гораздо позже, в высшем учебном заведении, а в особенности в жизни.

5 августа мы с мамой отправляемся в институт на экзамен. Когда мы уходим, папы нет дома – его в четыре часа утра позвали к больному и он еще не возвращался. Он оставил мне записку, нацарапанную его неразборчивым почерком:

…Пуговка!

1) Спокойненько, спокойненько!

2) Думать! Не подумав, не отвечай – скажешь глупость!

3) Если очень перепугаешься, вспомни Муция Сцеволу или маленького спартанца с лисицей: им было хуже, но они не подали и виду.

А в общем – все будет хорошо!

Папа

Меня провожает весь дом – Юзефа, Поль, одноглазка Кики. Из всех окон машут соседи. Карман у меня набит, как подушка: все дали мне что-нибудь «на счастье». Юзефа – завернутый в бумажку кусочек какой-то сухой черной гадости («Это священное!»), Поль – морскую раковинку, мама – фарфоровую фигурку зайчика. Старая Хана принесла нам утреннюю порцию бубликов, и один из них, самый золотистый и пузатый, она просит меня положить в карман «на счастье».

От всей этой торжественности мое волнение все усиливается. У меня нет в голове ни одной веселой, смешной мысли! Одно трепыхание и страх!

Мы идем с мамой по улицам. Страх мой перед экзаменом все растет: меня даже слегка тошнит, и у меня начинает болеть живот – не сильно, а как-то тягуче, тоскливо. И совершенно непонятно, почему на улицах всё – как всегда! У сквера стоит «халвишник»; его обступили мальчишки, они умоляют дать им облизать нож, которым он отрезает покупателям халву. Из часового магазина хозяин выбежал за ушедшим было покупателем, которого он боится упустить:

– Верьте совести! Себе в убыток: за три рубля семьдесят копеек отдаю. Берете?

В дверях галантерейных лавок приказчицы зазывают покупателей на разные голоса, выхваливая по-польски свой товар:

– Парасолики! Бутики! Кошули! Корунки! Встонжки розмаиты! (Зонтики! Ботинки! Рубашки! Кружева! Ленты разные!)