Сердце Пандоры - Айя Субботина

Возвращаюсь к столу, не глядя, беру фотографии и каждую комкаю до состояния ультрамаленького бумажного шарика. На столе образуется приличная гора. Выливаю на нее остаток выпивки из стакана, чиркаю зажигалкой и смотрю, как куча дерьма превращается в пепел. Быстро сгорает, даже не дав шанса среагировать противопожарной сигнализации. Остается только горстка черных руин, которые я с размаху дроблю кулаком.

Кто-то сделал это с моей женой.

Какая-то больная тварь издевалась над девчонкой, пользуясь ее беспомощностью. Сняла это дерьмо и наверняка дрочила на детский страх и ужас. А потом сунула мне под нос, чтобы… что?

Телефон на столе сигналит незнакомым номером.

Я подношу трубку к уху, вдруг четко и ясно понимая, чей голос услышу.

Как будто шарик в лабиринте моих мозгов получил верное направление, пробежал хитросплетением головоломки, стукнувшись о нужные фрагменты, хоть их и не много.

Толстый боров Франц, которого Полина испугалась, как огня. Продюсер. Он встречался с Ириной примерно лет десять назад, насколько я успел понять, как раз когда Полина была сопливой девчонкой. Он наверняка бывал у них в доме.

Полина боится его. Моя храбрая Пандора испугалась его, как огня.

— Адам? — слышу голос Франца. Ответить-то я ответил, но до сих пор не произнес ни слова, чувствуя его мерзкое дыхание даже через несуществующие провода.

— Нужно встретиться, — говорю коротко.

— Я сегодня немного занят, — издевается гандон.

Стакан в моем кулаке лопается, осколки прокалывают кожу, но я, блядь, даже этого не чувствую. Просто смотрю, как капли крови выколачивают облачка пепла из сгоревших руин на столе.

— Завтра буду занят я. — «Ты же что-то хочешь, падла, ты будешь договариваться».

Франц издает наиграно разочарованный стон и «милостиво» говорит:

— Через два часа. — Называет место. На автомате отмечаю, что там людно и безопасно. С трудом проглатываю мрачный смешок. Он настолько тупой?

— Буду.

Нажимаю «отбой» и вызываю Михаила. Тот приходит через несколько секунд: точно знал, что его помощь понадобиться.

В озвученное время водитель притормаживает около парка. Мы с Михаилом выходим и по дороге я, наконец, говорю, чего хочу. Он вообще не удивляется, ограничивается коротким вопросом:

— Когда?»

— До вечера.

Кивок. Сразу видно профессионала.

Франц топчется около беседки. Стая его телохранителей — человек шесть — околачиваются поблизости. Хер знает, что у них в головах, потому что мордовороты в черных костюмах никак не похожи на студентов из колледжа поблизости и точно не годятся на роль влюбленных романтиков.

— Долбоёбы, — слышу приглушенный вердикт Михаила.

Франц замечает меня — и дает отмашку своим пуделям. Те синхронно выдвигаются в нашу сторону. Сразу видно, что недоносок привык иметь дело с «братками». Четверо выстраиваются рядом, перекрывая путь, двое закрывают Франца, хоть, чтобы закрыть эту жирную свинью, понадобиться армия клонов в черном.

— Я бы вас плевком перешиб, кегли, — без единой эмоции в голосе, говорит Михаил. Кто-то ухмыляется, а я знаю — этот человек не стал бы бросать слов на ветер, потому что голыми руками резал людей на шнурки на чужой войне. — Адам Александрович…

Он угрожающе делает шаг вперед, когда один из четверки протягивает лапищи, чтобы меня обыскать. Делаю отрицательный жест головой, послушно развожу руки и жду, пока мордоворот ощупает меня до самых туфель. Ничего не найдя, кивает своему хозяину, и мы с Францем сходимся на «нейтральной территории» — примерно на равном расстоянии между его пуделями и Михаилом.

Боров тянет руку, и я снова ее игнорирую. Он даже как будто понимающе кивает, потом приглашающим жестом предлагает прогуляться вдоль по аллейке.

Есть только одна причина, поему я до сих пор не перегрыз ему глотку, и она единственный повод, с трудом сдерживающий мою тьму. Но и он трещит по швам, поэтому я по собственной инициативе форсирую разговор:

— Я хочу получить остальное. И все оригиналы. Назови сумму. — Коротко, четко, ясно. Всегда и всем правят бабки, и для некоторых грязные банкноты куда привлекательнее чистой совести.

— Деловой человек, — как бы хвалит он. Закладывает руки за спину, и рубашка на брюхе расходится так сильно, что в прорехах между пуговицами проступает волосатая кожа.

Хряк и есть, и живет только потому, что до сих пор не нарывался на того, кто хочет и может вспороть его пупка до глотки.

Ключевое слово «до сих пор».

До сегодняшнего дня.

— Может, меня не интересуют деньги? — пытается отыгрывать сраного философа. — Я так, просто поностальгировать.

— Тогда какого хуя этот маскарад?

Он останавливается, крякает и булькает, пытаясь показать, что моя грубость стала для него неожиданностью.

«Тебя, тварь, ждет еще много неожиданностей», — мысленно отвечаю ему, пока туша лихорадочно выдумывает подходящий ответ на мою злость.

Пока он продолжает пытаться шевелить заржавевшими шестеренками скудных мозгов, я мысленно укладываю руки ему на глотку и сдавливаю. Медленно — торопиться не будем. Шея толстая, заплыла жиром, руки пальцы в скользких потных складках, но я все равно не тороплюсь. В моем воображение тварь начинает медленно задыхаться, краснеет и пытается избавиться от моих рук. Я куда сильнее, и он ничего со мной не сделает. И я сверну ему шею раньше, чем очухаются его пудели.

— Я полагаю, Адам, ни один примерный муж не захочет, чтобы его жена стала объектом нелицеприятных новостей на ближайшие… сколько? Пару недель?

— Я не люблю цирк, Франц, а ты дерьмовый клоун, который испытывает мое терпение.

Он вскидывает вверх потные мясистые ладони, снисходительно улыбается.

— Мне просто нужна некоторая сумма, — наконец, перестает кочевряжиться он.

Как я и говорил — всем и всегда нужны деньги. Особенно жирным боровам, уверовавшим в свою безнаказанность. Я хорошо знаю такой тип людей — насмотрелся еще в детстве. Живет такая тварь на правах какого-то рабочего звена в детдоме: сидит в кабинете, выполняет свою непыльную канцелярскую работу, а вечером «приглашает» девочек или мальчиков на индивидуальную воспитательную работу. Это не мужчина или женщина, это продукт безнаказанности, бесполое существо, полностью лишенное страха получить пиздюлей в ответ, потому что все его противники — слабые и беспомощные, зависимые и испуганные, и не могут дать сдачи. Со временем эта социальная мразь просто теряет чувство страха, нашпигованное, как анаболиками, собственным превосходством. И не сразу может распознать глобальный пиздец, даже если он стоит на пороге его засранного кабинета в виде несговорчивого чиновника из проверяющей службы, и перечисляет огромный список статей Уголовного Кодекса.