Темный мир. Равновесие - Марина и Сергей Дяченко

А потом нас подбросило на кочке, и еще раз, и еще – я больно стукнулась о поручень. Воспитательница обернулась к водителю, что-то возмущенно спросила… И вдруг завизжала. Этот визг невозможно забыть – как, как так вышло, что я его забыла?!

Водитель матерился, перекрикивая вой ветра. Вылетело стекло, потом второе. Воспитательница накрыла собой двух малышей на переднем сиденье. Я же помню – белая от ужаса, она накрыла их собой, хотя автобус мотало так, что ее руки вот-вот должны были сорваться с поручня…

А потом меня вдруг бросило в сторону. Я помню, как отвратительно трещало стекло и зависали, разлетаясь, осколки. Я летела спиной вперед, страшно долго летела, не могла даже крикнуть – перехватило дыхание…

А потом наступила вода. Она была похожа на стекло, и от холода сразу заболело все тело. Холодная вода не остужает – она болит.

А потом я погрузилась в темноту и лед.

А потом сквозь эту смерть прорвался поток света.

* * *

– Даша, что случилось?!

Меня колотило так, что я боялась откусить язык.

– Даша?!

– Мой отец… Он знал, что случится… все это. Он знал наперед…

Гриша ласково взял меня за руки:

– Может, у тебя просто… ты слишком…

Я замотала головой так убежденно, что даже тусклый фонарь, кажется, засветился ярче. Гришины руки стиснулись на моих запястьях:

– И что нам делать?!

Я кивнула:

– Отойди, пожалуйста, от двери…

Гриша попятился. Я встала напротив двери – тяжелой, наглухо запертой двери бомбоубежища, без единой зацепки, скважины или ручки. Я поглядела на дверь и испугалась до липкого пота.

Если у меня сейчас не получится… Значит, все, что я видела, – бред.

Я сплела пальцы, как это делала Лиза. Не решилась. Размяла ладони. Потом вспомнила, как убегала по крыше Тамара и как я силой воли притянула ее к себе…

«Это закрытый кластер твоей памяти! Ты забудешь сказанное и вспомнишь, когда придет время!»

Его лицо светилось сквозь толщу воды, спокойное и уверенное. Пузырьки из моего рта поднимались кверху – но в этом зрелище больше не было паники. Был праздник: воздушные шары. Елочные игрушки. Пузырьки, летящие на свет, играющие радужными яркими боками.

«Ты ключ. Не амулет, а ты. Не заклинание, а ты. Ты откроешь любую дверь. Попробуй».

Я глубоко вдохнула – и резко опустила руку, разрубила воздух ребром ладони. Дверь бомбоубежища, неуязвимая и древняя, ухнула, заскрежетала и распахнулась, будто форточка нашей общаги под порывом сквозняка. Снаружи прорвался новый воздух – и стылый дух внешнего подземелья показался мне кристально чистым в тот момент.

Грохот долго отдавался в подземных коридорах. Сверху, из невидимой щели, выползла струйка засохшего цемента и заструилась по стене.

– Дарья, – сказал Гриша, и выражение его голоса я не взялась бы описывать. – Это… это что?!

– Я потом объясню, – прошептала я. – Скорее! Сэм уже у портала!

Что творилось в этот момент на поверхности, очевидцы никогда не забудут. Молнии лупили в верхушки высоток, смерчи шатались по улицам, срывая с парковок машины, подбрасывая и роняя на мостовую. Люди забивались под мосты и в подземные переходы, прятались в магазинах и кафе, закрывали окна коврами и одеялами. Витрины разлетались на куски, рекламные щиты валились, деревья, падая, выдергивали корни из земли, будто хотели убежать из взбесившегося города.

Все это время Лера, накрепко забывшая свою встречу с Тамарой и все, что за ней последовало, лежала дома, в съемной квартирке, и Миша был рядом с ней. Он, разумеется, не мог бросить человека в таком состоянии.

Погода начала портиться с вечера. Запасливый Миша сходил в магазин и принес молока, яиц, хлеба и овощей. Теперь, наглухо закрыв форточки, он слушал, как завывает ветер в щелях рам и как потрескивают стекла. В доме напротив ветер расколотил окно и вывернул раму; Миша раздумывал, не заложить ли окна на всякий случай матрасами.

Лера проснулась поздно, выпила чаю, съела яичницу, которую поджарил Миша, и снова задремала. То, что творилось снаружи, мало ее волновало: в конце концов, главней всего погода в доме. А Миша был рядом, внезапная буря отрезала ему пути к бегству, и Лера с легким сердцем могла смотреть сны о розовых пони.

Миша не разделял ее благодушия, но ничего не мог изменить. Телефоны его однокурсников не отвечали. Те, до кого он все-таки смог дозвониться, прятались в общежитии или по домам, многие паниковали, пытаясь разыскать родственников. МЧС призывало к спокойствию и дисциплине, над городом кружили вертолеты, их рокот добавлял колорита в общую атмосферу конца света.

Миша пытался дозвониться мне раз двести. Ответа, конечно, не получил. Интернета не было. Телевизор, на удивление, работал – единственный кабельный канал при полном отсутствии новостей. Шли старые программы в записи. Никто и словом не упоминал про катастрофу, в какой-то студии незнакомые люди о чем-то говорили – неслышно, потому что Лера спала, и Миша убрал звук.

Он сидел на старом скрипучем стуле и маялся, потому что чувствовал: надо быть не здесь. Он хотел действовать, ему надо было кому-то помогать, спасать, выводить из-под летящих обломков, но он не знал, куда бежать и где сейчас нужны волонтеры. А еще он боялся, что стоит ему открыть входную дверь – и Лера проснется, и Миша тогда не сможет уйти.

В этот момент на экране телевизора, среди беззвучно говорящих мужчин и женщин, появилась одна – лет пятидесяти, с простым круглым лицом, растерянная и бледная. Она долго шевелила губами, потом вынула фотографию – и Миша замер, глядя на нее.

Потому что это было фото Сэма, сделанное, по-видимому, несколько лет назад. Сэм был в школьном костюме и с лентой «Выпускник» через плечо.

Женщина говорила, вытирала слезы, а Миша искал и не мог найти пульт от телевизора. Лера спала. Пульт прятался у нее под рукой.

Миша осторожно вытащил его – в этот момент на все поле телеэкрана открылась фотография Сэма, и внизу побежали титры. Забыв обо всем, Миша смотрел на экран…

Потом отбросил пульт, осторожно закрыл дверь в комнату и уже через минуту выходил из подъезда – навстречу дикому ветру, летящим песку и мусору, смерчам, грозе и Апокалипсису.

* * *

Миллионы полиэтиленовых пакетов парили над городом. Связка воздушных шаров, сорванных вихрем со свадебной машины, вертелась на уровне десятого этажа и казалась издевательством среди всеобщего кошмара. Миша пробирался пригнувшись, кое-где на ощупь, потому что из-за летящей пыли невозможно было открыть глаза. Он замотал лицо шарфом и дышал, как ныряльщик, от случая к случаю. Он шел к нашей общаге, но не успел дойти.

– Васильев!