Мы - на острове Сальткрока - Астрид Линдгрен

Тетушка Шёблум расхохоталась, — сразу заметно, что она была хохотушка, и сказала:

— Я не привыкла заключать сделки с людьми, которые торчат за окном. Пройдите-ка лучше в комнату.

Говорить с тетушкой Шёблум оказалось вовсе не так трудно, как вначале думал Пелле.

— Вы голодные? — первое, что она их спросила. Подумать только, какое отличное начало!

Она повела их вниз в кухню и угостила бутербродами и молоком, бутербродами с ветчиной, бутербродами с сыром, бутербродами с телятиной и с огурцом. Настоящий пир! Уплетая бутерброды и запивая их молоком, они успели ей все рассказать. О Матсоне, о Карлберге и о Лотте, о Вестермане и о Йокке, о Музесе и о Тутисен, о Юм-Юме и о Боцмане, и обо всем, что случилось на Сальткроке.

Особое внимание Чёрвен уделила Лотте Карлберг.

— Пунгала, — презрительно сказала она, — вот уж дурища, верно, тетя Шёблум?

Да, тетушка Шёблум согласилась с ней, что строить «пунгала», по крайней мере на Сальткроке, может только дурища, а снести Столярову усадьбу — ничего глупее она никогда не слыхала!

«Не хватало еще мозолей, — думал Мелькер. — В один день и мозоли, и литературная премия, и еще не знаю что, — это уж чересчур!» Но он решительно мчался вперед в сопровождении Юхана с Никласом. Нельзя было терять из виду Матсона. Его уродливый полосатый костюм вел их по улицам, точно путеводная звезда, и привел в небольшой желтый дом, утопающий в кустах ракитника и жасмина.

Не успел Матсон позвонить, как рядом с ним вырос Мелькер. Никто не может помешать ему участвовать в разговоре с хозяйкой усадьбы.

Директор Карлберг обозлился.

— Нет, господин Мелькер, уходите! Вам тут делать нечего!

— Имею я право говорить с фру Шёблум, если хочу? — с горечью спросил Мелькер.

Матсон смерил его холодным взглядом.

— Я полагаю, господин Мелькер, что вам ясно: я — поверенный фру Шёблум. Неужели вы думаете, что вам поможет, если вы с ней переговорите?

Нет, Мелькер слишком хорошо знал, что не поможет, но он должен попытаться, и пусть кто-нибудь посмеет ему помешать!

Дверь отворилась. На пороге стояла фру Шёблум. Матсон представил директора.

— Директор Карлберг, который покупает Столярову усадьбу.

Он делал вид, что не замечает Мелькера. Фру Шёблум, поздоровавшись с директором Карлбергом, осмотрела его с ног до головы. Мелькер деликатно кашлянул. Только бы она обратила на него внимание; она бы, может, поняла, что речь идет о жизни и смерти.

Но фру Шёблум не видела Мелькера; глядя на Карлберга, она спокойно и тихо сказала:

— Столярову усадьбу я уже продала.

Ее слова прозвучали словно гром среди ясного неба. Матсон, как баран, уставился на нее.

— Продали?

— Продали? — переспросил Карлберг. — Что вы хотите этим сказать?

Мелькер побледнел. Все было кончено. Больше не осталось никакой надежды. Не все ли равно, кто купил усадьбу, для него и для его детей она была потеряна навсегда! И он знал об этом заранее. Странно, однако, что, когда это подтвердилось, ему стало так больно.

Юхан с Никласом заплакали, они плакали молчаливыми горькими слезами, которые тщетно пытались удержать. Ими овладела усталость, да и кому повредит, если они поплачут.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил хозяйку Матсон, обретя наконец дар речи. — Кому вы ее продали?

— Пойдемте со мной, увидите, — сказала фру Шёблум, открывая парадную дверь. И вы тоже, сказал она Мелькеру и его плачущим сыновьям.

Мелькер покачал головой. Он не хотел видеть того, кто купил столярову усадьбу, лучше даже не знать, кто он. Но тут из дому раздался внезапно голос, который он тут же узнал:

— У дяди Мелькера — настоящая хватка, уж поверь мне, тетя Шёблум!

В желтом доме был небольшой переполох. Директор Карлберг жутко разозлился. Он бушевал и орал, дымя сигарой прямо в лицо багрово-красному Матсону:

— Я вам этого не прощу! Объясните, господин Матсон, что это значит, а потом можете убираться на все четыре стороны!

Бедняга Матсон весь сжался в своем уродливом полосатом костюме. Неожиданно он стал маленьким и кротким.

— Ничего не поделаешь, — тихо ответил он. — Она упряма, как старая коза.

Фру Шёблум стояла к ним спиной, но при этих словах она обернулась.

— Да, она такая. И к тому же еще прекрасно слышит.

— Если не орет радио, — вставила Чёрвен.

Мелькер заключил Пелле в объятия, крепко прижав к сердцу.

— Пелле, детка… что ты наделал? Что ты наделал?

— Я дал небольшой задаток тетушке Шёблум, — сказал Пелле, — чтобы дело было вернее. И получил от нее расписку.

— Да, у меня теперь есть карманные деньги, — подтвердила фру Шёблум. — Смотрите!

Она держала в руке блестящую крону.

— Директор Карлберг, — сказала Чёрвен, — знаешь что? Целую крону за двойной морской узел — это, пожалуй, дороговато, но все равно спасибо тебе!

Директор Карлберг повернулся и вышел, не произнеся ни слова. За ним выбежал Матсон.

— Скатертью дорожка! — сказала Чёрвен. И все согласились с ней. Юхан потрепал Пелле по щеке.

— Хорош наш папа! Сказать — малышам тут делать нечего! Ты славный парень, Пелле!

— Я хочу спросить вас, фру Шёблум, — сказал Мелькер, — прежде чем мы расстанемся…

Они сидели у нее на кухне и ели бутерброды. Лучшие бутерброды в их жизни — уверяли и Мелькер, и Юхан с Никласом. Оттого ли, что они ничего не ели с утра, или от неожиданной радости, но даже бутерброды приобрели какой-то необыкновенный вкус.

— Так что вы хотите спросить? — поинтересовалась фру Шёблум. Мелькер с любопытством посмотрел на нее.

— Столярова усадьба, почему она так называется?

— Мой муж был столяр, разве вы не знали?

«Да, — подумал Мелькер. — Трудно сказать, чего бы я не знал». Но вслух сказал:

— Да, конечно! И вы переехали туда в тысяча девятьсот восьмом году?

— В тысяча девятьсот седьмом! — ответила фру Шёблум. Мелькер удивился.

— А вы уверены, что не в тысяча девятьсот восьмом? Фру Шёблум рассмеялась.

— Уж мне ли не знать, когда я вышла замуж.

«Ну да, годом позже или раньше», — подумал Мелькер, а потом сказал:

— Могу я задать еще один вопрос? Ваш муж — какой он был, он был веселый или…

— Он? — удивилась фру Шёблум. — Он был самый веселый из всех, кого я встречала. Когда не злился, конечно. Потому что бывало, он и злился. Как и все мы.

В тот вечер Малин записала в своем дневнике: