Жажда боли - Эндрю Миллер

— Какая маленькая, — говорит Абу.

Ее заворачивают в пальто Лестрейда. Сам он принимается тереть ей руки и чувствует, как они оживают под его прикосновением. Женщина открывает глаза, и у нее в белках отражается лунный свет. Его преподобие говорит:

— Мадам, мы хотим вам помочь. Не бойтесь. Скажите ей, месье, чтобы она не боялась.

— Она не боится, — говорит Дайер.

— Придется ее нести, — говорит Абу. — Надо уходить отсюда. Не мешкая. Вы из нас самый молодой, господин Дайер. Полагаю, и самый сильный. Вам и нести первому. А потом мы тоже понесем, по очереди. Allez![45]

Дайер берет женщину на руки. Ее голова спокойно ложится к нему на плечо. Они все вместе выходят из леса. Временами откуда-то издалека слышится вой собаки, а быть может, и волка. Пастор дрожит и думает о том, как бы хорошо ему было сейчас в пальто. Вдруг на него наваливается усталость. А луна все плывет низко по краю неба. Он не знает, что именно произошло, но что произошло — в этом нет никакого сомнения. Он не понимает, что именно изменилось, но точно знает, что изменилось. И он рад, что Джеймсу Дайеру не требуется помощь, чтобы донести женщину до монастыря.

Женщина — ибо иного имени у нее нет, пока пастор не назовет ее Мэри в честь своей покровительницы Мэри Хэллам, — надела свою старую одежду, а также красновато-коричневую шерстяную накидку госпожи Федерстон. Из-под капюшона она наблюдает за кучером, который укладывает дорожные саквояжи и сундуки в короб для багажа позади экипажа. После долгого стояния в хлеву кони нетерпеливо трясут головами и бьют копытами по снегу. Кучер последний раз проверяет полозья, кроит гримасу, трясет головой. Преподобный Лестрейд, выходя из дверей монастыря, приветствует дам, справляется, а не хотели бы они отправиться в Санкт-Петербург на коньках? Миссис Федерстон объявляет, что она будет счастлива уехать отсюда каким угодно способом, даже верхом на осле, лишь бы поскорее добраться до более цивилизованного места.

Потирая коченеющие руки, пастор задумывается о том, кто сейчас носит его перчатки, затем помогает дамам забраться в экипаж. В меховом пальто появляется Федерстон.

— Ну, Федерстон, как вы полагаете, доедем ли?

— С божьей помощью, сэр. Вы по-прежнему считаете, что брать с собой эту женщину благоразумно?

— Я считаю, что это наш долг.

— Я лишь хочу сказать, что у тех людей, у преследователей, возможно, была причина… Им, наверное, не понравится наш поступок.

— Надеюсь, сэр, они ничего не узнают.

— Нам и без того тесно, ведь и доктор тоже отправляется с нами.

— А вы бы оставили их здесь, мистер Федерстон, ради более удобного путешествия?

В дверях появляется Джеймс Дайер, на нем коричневое пальто и бриджи, длинный серый плащ. Он смотрит на небо, потом на коляску.

— Вы находите состояние форейтора удовлетворительным? — спрашивает пастор. — Мне показалось, что сегодня утром он выглядел совсем неплохо.

Дайер кивает головой:

— Он будет жить.

Доктор смотрит мимо пастора через открытую дверь на коляску.

Федерстон уже сидит внутри и, склонившись, беседует со своей женой. Между ними женщина.

Пастор, следя за взглядом Дайера, говорит:

— Мороз не причинил ей вреда. Надобно решить, как лучше поступить с ней. Не можем же мы взять ее с собой в Петербург.

— Тогда что вы намереваетесь делать, ваше преподобие? — спрашивает в ответ Дайер. — Поселить ее в монастыре? — Он издает какое-то фырканье, означающее, по-видимому, смех. — А как вы объясните ее зубы и татуировку?

— Я совсем забыл про татуировку.

Появляется месье Абу, жадно вдыхая морозный воздух.

— Tout est prêt?[46]

— Только нам осталось сесть в экипаж.

Старый монах поднимает руку — знак благословения.

Коляска качнулась, и вот она уже летит вперед на удивление гладко.

— Недостает лишь колокольчиков, — говорит Абу. — Динь-динь, динь-динь!

Рядом, спотыкаясь и падая, бежит Понко, покуда «Мэми Сильви» не обгоняет его. Стоя на коленях в снегу, он машет что есть мочи, словно в коляске сидят его последние и единственные друзья на свете.

Миссис Федерстон расположилась у правого окна коляски и смотрит назад, следя взглядом за плавно изгибающимся следом полозьев. Рядом с нею муж, а за ним Мэри. Месье Абу устроился напротив миссис Федерстон (с его места видна нетронутая снежная равнина, один из коней и брызги снега из-под ведущего полоза). Рядом, с книгой в руке, преподобный Лестрейд. Он смотрит то в одно окно, то в другое и время от времени сгибает и разгибает затекшую спину. Справа от пастора Джеймс Дайер глядит себе под ноги или в окно, но чаще пристально, словно забывшись, на женщину, сидящую перед ним.

После двух дней пути они прибывают в Ригу. Останавливаются на постоялом дворе в тени замка. Федерстоны, Абу и пастор располагаются в двух комнатах. Дайер и Мэри занимают каждый по комнате — их оплатил месье Абу. На обед путешественников потчуют кабаном. Дайер отыскивает английского купца и спрашивает, не слыхал ли тот о каком-нибудь английском докторе en route[47]в Санкт-Петербург. Купец ничего не слыхал. Его жена-латышка мотает головой. Через Ригу проезжает столько народу. Больше, чем через Берлин и Лондон!

Ранним утром следующего дня, когда запряжены свежие лошади, вся компания забирается в промерзший экипаж, крепко сжимая взятую в дорогу провизию — булочки, перченые колбаски, сваренные вкрутую яйца. Мэри все еще с ними. Никто не возражает. Даже Федерстон ей улыбается и галантно очищает от скорлупы яйцо. Они едут на север в сторону Валги. Его преподобие делает заметки и зарисовки на последних страницах «Кандида».

22 ноября. Дороги плохи, но по снегу легче. Сегодня упал, но почти не ушибся. Федерстон. Небо цвета пепла. Днем: миссис Ф. тошнило, лицо зеленое. Остановились. М. надавила ей пальцами у висков. Ф. сразу легче. В экипаже дурно пахнет, но слишком холодно, чтобы открыть окно. Говорили мало.

23 ноября. Дж. Дайер — иногда кажется, он не понимает, что делает. Совершенно ДРУГОЙ человек, не тот, что зашивал себе голову и отрезал форейтору руку. Постоянно смотрит на М. Не могу поверить, что он в нее влюбился, но у нее над ним какая-то власть. Абу тоже так говорит. Ему забавно. Абу рассказал анекдот, довольно risqué,[48]об императрице и ее коне. Госпожа Ф. слишком громко смеялась. Спине моей после отъезда из П-жа впервые стало лучше. М. ни разу не сказала ни слова, во всяком случае, я не слышал. Кажется, сегодня в сумерках я видел медведя.