Формула бессмертия. На пути к неизбежному - Александр Никонов

— А я читал, что свободно-радикальная теория старения сама уже устарела.

— Как может устареть экспериментальный факт? — возмутился Мамаев. — Мыши, которым антиоксидантами давят свободные радикалы, живут дольше. Свободные радикалы нас старят, то есть разрушают, — это факт.

Я побарабанил пальцами по парте.

— Хм. Тогда я переформулирую вопрос. Помимо этой, любимой вами свободно-радикальной теории старения, появились и другие — ничуть не хуже. Оказалось, что старение — настолько комплексный процесс, что просто руки опускаются. За одно ухватишься, другое поползло. Одно исправил, второе ухудшил. От одного спасся, а второе тебя убило. Мне знакомый молодой биофизик рассказывал, что увлекшись одной теорией старения и уверовав в нее, он какое-то время жил надеждой: причина найдена — сюда надо работать! А потом сталкивался с другой теорией и верил уже только ей. А потом понял: они все верны — природа тащит человека в могилу за тысячу веревок. Сколько вообще существует теорий старения?

— Не существует ни одной теории старения! Под теорией мы понимаем некую точно установленную совокупность фактов, которую можно выразить в виде математических Уравнений. Сама геронтология как наука появилась совсем недавно, а до этого геронтологии как науки не было вообще. Была мечта — а вот хорошо было бы не стареть! При Академии медицинских наук был даже Институт геронтологии в Киеве, который эту мечту пытался как-то овеществить. Но медики — это же не ученые. Их потуги выглядели смешно. Они разрабатывали какие-то «научные» критерии, по которым можно было бы определить биологический возраст человека. У них были целые лаборатории под это задействованы — вычисляли возраст испытуемого по тестам и выдавали результат: ему 40 лет плюс-минус пять! А опытный врач укажет возраст пациента с точностью плюс-минус два года. Да и любой человек может более-менее точно определить возраст другого человека просто на глаз, без всякого института. Однако киевляне именно свою «геронтологию» считали настоящей наукой, а все остальное — ерундой. И всякие попытки других ученых внедриться в их епархию пресекали. А сами писали сплошь философский бред типа «планомерные отступления», «контратаки», «ухудшается», «улучшается». Это не язык науки.

К счастью, был у нас в Москве такой ученый Лев Комаров, который сделал огромную черновую работу для построения здания геронтологии как науки. Он вырыл котлован. Лев Владимирович ходил по коридорам Академии наук, доказывая, что нужно заниматься этой проблемой, нужно поставить перед наукой вопрос преодоления видовых границ жизни homo, если уж он sapiens. Искусственное продление жизни он считал главной задачей науки и заявил об этом еще в 1959 году. Комаров говорил, что традиционные резервы продления жизни, такие как канализация, санитария, борьба с инфекциями, — практически исчерпаны и надо идти дальше, взламывая уже саму человеческую природу.

…Здесь я прерву Мамаева, чтобы подтвердить: Комаров был прав! И современная статистика его правоту прекрасно подтверждает. Сейчас, например, миллиарды долларов вкладывают в борьбу с раком. Но ведь рак — возрастозависимое заболевание, то есть чем старше человек, тем выше для него вероятность получить рак. Отмена старения во многом решила бы раковую проблему. Это во-первых. А во-вторых, как вы думаете, на сколько продлит среднюю продолжительность человеческой жизни даже полная победа над раком? Не трудитесь угадывать — всего на два-три года! А полная победа над сердечно-сосудистыми болезнями, которые сейчас являются убийцей номер один в мире, продлит среднюю продолжительность жизни на пятнадцать лет. Но избавиться от сердечно-сосудистых сегодня каждый может самостоятельно, просто ведя здоровый образ жизни, а вот самостоятельно, без помощи науки избавиться от старости не удастся. Так что, куда вкладывать миллиарды, выбор ясен. Но главное, избавиться от сердечно-сосудистых нам не поможет никакая наука, это все — деньги на ветер. Потому что наука своими таблетками будет гнуть в одну сторону, а человек своим пережором и гиподинамией — в другую. И человек таблетку всегда пересилит. Он круче! Тем паче что таблетка не только помогает, но и вредит своими побочками — какой-то подсистеме организма она помогает, а другую обваливает…

Итак, победа над раком продлит жизнь на два года. Победа над сердечно-сосудистыми — на пятнадцать. А как вы думаете, что даст в этом смысле замедление старения? Статистика утверждает, что если бы нам удалось затормозить старение на возрасте 35 лет и далее сделать его пренебрежимо малым (статистически это означает, что мы застабилизировали смертность людей любого возраста на уровне смертности 35-летних), это увеличило бы среднюю продолжительность жизни на тысячу лет! Вот к чему стремился Комаров.

— Комаров был просто одержим этой идеей, — продолжал Мамаев, — ходил по коридорам Академии наук и всех уговаривал, что нужно серьезно заниматься проблемой разрушения человеческого тела — старением. Эммануэля уговаривал, многих… И все над ним посмеивались: «Да ты чего? Какое еще старение? Что это такое? Как его измерить?» Дело в том, что наука начинается с того, что можно померить. А как померить старение?.. А организационно наука начинается с того момента, когда появляется минимальное подразделение — лаборатория. Комарову заниматься геронтологией разрешали, но у него не было лаборатории, а была всего лишь группа, созданная распоряжением директора института, которого удалось уговорить. И больше группы у него никогда не было, хотя он работал, доказывал, ходил, убеждал… А когда у Эммануэля мыши стали жить дольше, он сам увлекся, создал группу, а потом и лабораторию.

А я стал заниматься геронтологией в этих стенах, когда еще никакой геронтологии как науки не было. Моя дипломная работа называлась «Электродвулучепреломление в растворах ДНК». Но поскольку я был заражен геронтологией, стал искать себе геронтологическое место для будущей работы. Из всех, кого я читал на эту тему, мне больше всего понравился Жорес Медведев. Его история интересна… Академик Сахаров был школьным другом Жореса и заразил его идеями демократизации. Жорес написал книжку «Биология и культ личности». Его за эту книжку выперли из Тимирязевской академии, где он тогда обретался, и сослали в Обнинск. За следующую книжку «Взлет и падение Трофима Денисовича Лысенко» его уже отправили куда-то еще. А за третью книгу — о Главлите — вообще выслали из страны, в Англию. Но меня это все не касалось. Меня интересовала только геронтология! И я поехал к Жоресу. Поехал не с пустыми руками. Тогда уже вышли работы Хейфлика, я их проанализировал, накидал свои мысли по этому поводу… В общем, я тыкался всюду, ходил по разным институтам, ища место приложения своему интересу — геронтологии. С большим трудом попал на прием к Энгельгардту, который был директором Института молекулярной биологии. Энгельгардт показал мне английский журнал «Молекулярная биология» и сказал: «Это уважаемый журнал. И в нем нет статей о геронтологии! Вот когда они там будут, приходите, я вас возьму. А пока геронтология — не наука». И так тогда к геронтологии относились все… Эти мои мытарства я печально изложил своему руководителю диплома — Владимиру Андрееву. Он теоретик, закончил Физтех и был одним из дипломников Ландау, занимался рассеянием нейтронов, кажется, а потом решил на основе своих физических знаний создать теоретическую биологию. Тогда многие этим увлекались.