Холодное пламя Эригона - Андрей Ливадный

Никто из троих человек, в немом оцепенении наблюдавших этот процесс не успел даже испугаться по-настоящему.

В следующую секунду воздух задрожал, контуры артефакта исказились, он стал как будто прозрачным, секунду оставался в таком состоянии, а затем… исчез, словно растворившись в воздухе.

* * *

Ивана Андреевича, Герду и Александра спасло только работавшее от реакторов вездехода суспензорное поле защиты, иначе массы разбитого в крошку льда, ринувшиеся вниз, заполнившие пещеру, просто раздавили бы их.

* * *

Система Эригон.

Борт крейсера «Решительный»…

Сутки спустя.

Кирсанов едва держался на ногах, но время для отдыха еще не настало.

Он видел «Решительный» со стороны — крейсер был опален неистовым пламенем множественных плазменных попаданий, часть надстроек и внешних, граничащих с обшивкой отсеков взорвана ударами декомпрессии, вокруг исполинского корабля до сих пор клубилась сфера из перемешавшихся между собой обломков истребителей и штурмовиков двух рас.

Капитан Крамцев, разговаривавший по ГЧ, увидев Кирсанова, кивком указал на кресло — садись, и продолжил начатый доклад, не смущаясь присутствием Ивана Андреевича, — его он знал давно.

— Повторяю, мы не наносили превентивных ударов. Да, они напали на нас. Все зафиксировано, от первой до последней секунды. Что? Насколько пострадал крейсер? Его практически нет! Не знаю. Генераторов плазмы такой мощности я никогда не видел. Да, всех раненых вывезли на Эригон. Да поймите вы, мне пришлось сражаться с собственными истребителями! Не было тут никакого корпоративного флота, господин адмирал. Кто перехватывал управление? Сложный вопрос, который придется исследовать. По данным сканирования перед потерей управления рядом с малыми кораблями появлялись сгустки света. Да, именно сгустки! Потом истребитель переставал реагировать на дистанционные команды, выходить на связь, а спустя некоторое время вдруг начинал совершенно невероятные, с точки зрения программного обеспечения, действия. Нет, вам придется поверить, потому что все, и столкновение со штурмовиками иной расы, и атака собственных «Фантомов», — все есть в записи, с подробными файлами сканирования!

— Закончишь, дай мне поговорить. — Попросил Кирсанов.

Крамцев кивнул.

— Вывод я делаю один, — если бы они не прекратили атаку, и внезапно не начали отступать, пытаясь уйти в атмосферу Эригона, крейсер был бы разрушен. Нет, я не преувеличиваю, потому что все малые корабли, за исключением тех, что шли под управление живых пилотов, были подчинены чуждой воле и действовали против собственного базового крейсера! «Решительный» уничтожил девяносто объектов класса «веретено» и сорок семь собственных «Фантомов».

В разговоре наступила пауза — Крамцев слушал, что ему говорил адмирал Шайгалов.

— Да, понял. Тут у меня Кирсанов, его только что доставили на борт с Эригона. Хочет о чем-то поговорить.

Иван Андреевич принял от Крамцева трубку ГЧ-коммуникатора.

— Здравствуй Николай Сергеевич. Не чаял? А я вот выжил. Ладно, детали мы потом оговорим, скоро буду на Элио. Ты мне сейчас скажи, только честно — де Ритторена еще не трогал? Ясно. Да есть у меня доказательства, есть! Пустышку не тяну. Тебя же от ошибок страхую. Дай мне сутки. Под гарантию его сотрудничества. Да, я тебе гарантирую, мало этого? Ну, хорошо. Сутки, и у тебя будет на кого повесить всех собак. А взрывать Окраину не надо! Не он за этим стоит. Я мнемоников допросил, чтобы тебе понятнее было. Все, спасибо. Через стуки будешь на коне. Давай.

Кирсанов отключил коммуникатор, бросил взгляд на Крамцева, который с мрачным видом машинально пил тоник.

— Ну что ты, Денис Семенович? В руки себя возьми. Ты все правильно сделал. — Он ободряюще кивнул — я еще одно соединение, ладно?

— Давай. — Махнул рукой Крамцев.

Когда на том конце связи ответили, Кирсанов долго и пристально вглядывался в лицо абонента, который так же пытался узнать звонившего.

Наконец Фредерик де Ритторен первым произнес:

— Иван, ты?

— Ну вот, другое дело, теперь я точно знаю, что не подменыш со мной говорит. Слушай внимательно Фредерик, помнишь ты однажды мне жизнь спас?

— Помню. Только когда это было?

— Неважно. Долг отдаю. Сейчас переброшу тебе запись, быстро посмотри и свяжись со мной. Давай в темпе.

Минут через пять раздался мелодичный тоновый сигнал.

— Ну, посмотрел? А теперь думай Фредерик, думай хорошо, кто тебя так качественно подставил? Да я сам догадался, но не сразу, а только когда понял, что тем ребятам не нужен артефакт, — они готовы были его разрушить, лишь бы узнать принцип действия. Ладно, Фредерик, я у Шайгалова сутки выпросил. Так что уж будь добр, предоставь ему веские доказательства своей непричастности. Да. Ну, давай. Конечно, увидимся…

Иван Андреевич опустил руку с коммуникатором, сел, налил себе тоника, и, сделав глоток, произнес:

— Вот и съездил я, Денис Семенович, в отпуск, посмотрел, как говориться, красоты Эригона…

…Облака, протянувшиеся на половину видимого небосклона, казались оперением фантастической птицы, раскинувшей крылья в ослепительно-фиолетовой глубине безвременья.

Смесь мыслей, чувств и ощущений давила своей чуждостью.

Не существовало запахов, но предзакатные сумерки брызгали сочными красками леденящего света: лучи скатывающегося за горизонт светила, жгучие, зарождающие в небе сполохи полярного сияния, пробивались сквозь разлапистые кроны деревьев, голубоватый свет неба косыми столбами резал чернильные тени, лучи, как клинки, вонзались в бурый, мягкий, пружинистый перегной отмерших листьев, на котором не росла трава, лишь редкие, похожие на клубки колючей проволоки кустарники нежились в ослепительном, неживом сиянии.

Чуждый мир, чуждые мысли, но фон непреходящей тоски порождал внезапные ассоциации…

Зачем я здесь?

Под мертвенным небом, среди безвременья, ощущений холода, нестерпимости света?

Ночь приходила минутным облегчением. Ослепительные краски неба меркли с невероятной скоростью, реальность погружалась в спасительный мрак, но ненадолго.

Луна вставала в половину небосвода и, не предвещая ничего доброго, под ее призрачным, оранжевым светом зарождались сгустки напряженных нитевидных разрядов, сплетающиеся в потрескивающие клубки.

Покидая дневные убежища, они медленно выдавливались из-под похожих на исполинские, понурые лопухи листьев, и начинали свой путь: сначала к опушке, потом, покружив над бесплодной, потрескавшейся от жара равниной, они, уловив токи горячего, все еще струящегося маревом миражей воздуха, начинали смертельный ночной полет, из которого вернется даже не каждый второй, а гораздо меньше.