У старых окопов - Борис Васильевич Бедный

были пусты. Полозовские сплотчики праздно сидели, папиросный дымок реял над их головами. Двигатели станков стучали вхолостую, вполшума, лениво выплевывая редкие кольца отработанного газа. Но сортировщицы еще старались вовсю, набивали коридоры бревнами, — видно, станки только что остановились.

А на понтоне, в трюме которого таилась проволока, у распахнутого настежь люка скучилось человек семь. Мелькнула сухонькая фигура Филина в опрятной брезентовой куртке, перекошенное флюсом лицо Полозова без повязки, просторная спина начальника запани Федора Николаевича. Чьи-то руки в полосатой тельняшке круг за кругом швыряли проволоку из чрева понтона.

Опоздала! У Нюры вдруг обмякли ноги, и она прислонилась к столбу с крестовиной: весной здесь крутили вицы для ручной сплотки.

Если б она не дожидалась, пока адмирал Нахимов наведет на нее свою подзорную трубу, могла бы поспеть вовремя. А теперь впереди у нее позор, какого отродясь еще в жизни не было. И Илюшка тоже хорош, Мурманец этот несчастный: даже спрятать толком не сумел! Да при чем тут Илюшка? Последнее это дело — на других валить…

Слышно было, как круги проволоки мягко шлепались на палубу понтона. Полозовские обвязчики бегом потащили проволоку к пустым вертушкам. Над выхлопными трубами двигателей зачастили кольца сизого газа, жадно заскрежетали застоявшиеся без работы лебедки, спеша наверстать упущенное.

Со станка на берег в сопровождении Полозова шел сердитый начальник запани. Нюре нестерпимо захотелось провалиться сейчас сквозь землю. Она попятилась от кромки берега, но в эту минуту за ее спиной шумно распахнулись двери клуба и густо повалили сплавщики — кончился сеанс. И тогда Нюра шагнула навстречу неминучей своей беде и упрямо вскинула подбородок: вот я вся тут, режьте-пилите меня!

Посреди крутого подъема Федор Николаевич остановился перевести дух и увидел Нюру.

— Ну, спасибо, Уварова, удружила, — жестко сказал он, снизу вверх глядя на нее.

— Судить таких надо, судить! — резким визгливым голосом кричал с понтона Филин.

По всем признакам, ему не терпелось поскорей расправиться с Нюрой, но привычная забота об отчетности победила кровожадное это желание. Филин считал, сбивался и снова пересчитывал круги проволоки, добытой из понтона, а сам жег Нюру злыми глазами.

Федор Николаевич, шумно отдуваясь, тяжело поднимался по береговому откосу. А Нюре припомнилось вдруг, каким худым и легким на ногу был он, когда она впервые пришла на запань. Ведь это Федор Николаевич и принял ее на работу. Тогда он был еще мастером, позже стал техноруком, а теперь вот вторую навигацию — начальник запани.

Как-то так повелось у них с самого начала, что Нюра всегда видела в нем опору. Случалось, он и поругивал ее за мелкие промашки — на работе без этого не обойдешься, — но в глубине души Нюра всегда знала, что они с Федором Николаевичем  с в о и. Их не так уж много осталось на запани, тех, кто работал тут в войну и в первые послевоенные годы, кто сполна вытянул тяжкий план сорок шестого года. Тогда порушенные войной области и целые республики ждали от них строевого леса, чтобы восстать из праха, а засуха подкосила неоправившееся после войны сельское хозяйство, и накормить сплавщиков досыта было нечем. На всю жизнь врезался в Нюрину память тот работящий голодный год…

А позже одни старые сплавщики разъехались, другие вышли на пенсию, а кое-кто и умер уже. Теперь в поселке больше новых, вон и Даша Савушкина перевелась к ним сюда с лесозавода.

Порой Нюре казалось, что Федор Николаевич втихомолку гордится ею, — тем, что под его присмотром выросла она из девчонки-подсобницы в знатного бригадира, слава о котором гремит по всей области. Гремела-гремела — вот и догремелась… Он верил ей, а она его подвела. И как эта мысль не пришла ей в голову, когда Илюшка Мурманец соблазнял ее подлой своей рационализацией? Ты глянь, какой умной она теперь заделалась! Интересно, где раньше этот ум в ней сидел и почему на поверку такой дурью обернулся? Ладно, чего уж теперь себя ругать. И без нее ругатели найдутся. Вон как Филин испепеляюще смотрит на нее. Дай ему волю — слопает со всеми потрохами…

Федор Николаевич одолел-таки подъем, выждал, пока утихомирится сердце. Мельком, как на пустое место, глянул на Нюру и отвернулся, точно ему даже и видеть ее противно было. Всего ожидала Нюра: крика, упреков, даже трехэтажной ругани, — но только не этого кислого равнодушия. Ей почудилось: она просто не существует больше для Федора Николаевича — уволилась, укатила в тридесятую область, бесследно растворилась в воздухе и улетучилась. А может, ее тут и вовсе никогда не было?!

Все так же глядя в сторону, Федор Николаевич буркнул:

— Признаешь?

— А что признавать-то? — с вызовом спросила Нюра.

Если б они говорили наедине, она, наверно, сразу бы во всем покаялась, а то даже и разревелась бы по-девчоночьи. Но каяться на людях, при Михаиле и практикантке было выше ее сил. Сам же Федор Николаевич научил ее быть гордой, а теперь требовал, чтобы она при всех елозила на коленях. Не дождутся от нее этого!

— Ты не прикидывайся. Кругом виновата, а туда же!.. — Федор Николаевич задохнулся от гнева и перевел глаза на Полозова, как бы приглашая того договорить все за него.

Полозов послушно приоткрыл рот, но так ничего и не сказал: то ли пожалел Нюру и не стал добивать поверженного бригадира-соперника, то ли вовремя рассудил, что не резон ему лезть со своими нравоучениями, — ведь в конечном счете от Нюриного позора он только выиграл и теперь первенство, считай, у него в кармане.

А Филин не унимался и кричал со станка что-то ругательное. Отдельные слова Нюра понимала, но они почему-то не складывались сейчас в осмысленные фразы. Сплавщики сгрудились за Нюриной спиной, кто-то жарким дыханием шевелил волосы на ее затылке.

Не дождавшись помощи от Полозова, Федор Николаевич ринулся в бой сам:

— И чего тебе не хватало? Денег? Почета? Нет, зазналась ты, как я погляжу!

— Вот это точно, — охотно согласилась Нюра.

— Как разговариваешь? — сердито упрекнул ее Федор Николаевич. — Тебя, девчонку, подняли над людьми, а ты с верхотуры плюешься… Не ожидал от тебя, Уварова!

— Я тоже не ожидала… — думая о своем, сказала Нюра.

Ей показалось вдруг ужасно обидным и несправедливым, что Федор Николаевич шпыняет ее, как какую-то преступницу-рецидивистку. Пока все шло гладко, он ее уважал, а стоило ей только разок споткнуться, так Федор Николаевич тут же в ней разуверился. А куда подевались все ее прежние хорошие дела? Уж кому-кому, а Федору Николаевичу надо бы о них помнить, а он так себя ведет, будто ничего хорошего у нее отродясь не было. Если судить по справедливости,