Бессмертные - Джеймс Ганн

– Деда мне помог. У него чутье на эти дела. У меня тоже есть, но его сильнее. Идемте.

Гарри почувствовал, как маленькая ладошка доверчиво втискивается в его ладонь.

Кристофер вел их сквозь тьму. Сначала Гарри шагал осторожно, но затем, заметив, что мальчик огибает заросли кустов и деревья, стал двигаться более уверенно. Этой руке можно было довериться. Он понял, что чувствовал Пирс и как одиноко ему, наверное, стало сейчас.

Кристофер вел их к нужной поляне довольно долго. А там угли смутно мерцали под навесом, построенным из веток и листьев. Пирс сидел у огня, медленно поворачивая вертел, тоже бывший недавно живой веткой. Он лежал на двух распорках. На вертеле исходили соком два золотисто-коричневых, зажаренных до корочки кролика.

Незрячее лицо Пирса повернулось в их сторону, когда они ступили на поляну.

– С возвращением, – поприветствовал их старик.

И у Гарри внутри разлилось тепло, словно он и впрямь вернулся домой.

– Спасибо, – ответил он хрипло.

Марна упала на колени перед огнем и протянула к нему руки, пытаясь согреться. Веревка свисала с запястий, перетертая посередине ее отчаянными усилиями в то время, когда она сидела у другого костра. Она, должно быть, жутко замерзла, осознал Гарри, а он позволил бедняжке дрожать от холода в лесу, хотя сам был в теплой куртке. Но говорить что-либо было уже поздно.

Когда Кристофер снял кроликов с вертела, они почти распадались на части. Он завернул четыре лапки во влажные зеленые листья и засунул их в прохладную впадину между корнями дерева.

– Это на завтрак, – пояснил он.

И все четверо дружно накинулись на оставшееся мясо. Даже без соли это оказалось вкуснейшим блюдом из всех, что Гарри доводилось пробовать. Когда мясо закончилось, он облизал пальцы, вздохнул и откинулся на подушку из опавших листьев. Он не мог припомнить, когда еще чувствовал такое довольство жизнью с тех пор, как был ребенком. Немного хотелось пить, потому что он отказался пить воду из ручья, протекавшего неподалеку от их импровизированного лагеря, но это его не сильно беспокоило. Человек не может разом отказаться от всех своих принципов. Своеобразная ирония была бы в том, чтобы умереть от тифа практически на пороге бессмертия.

У него не осталось сомнений в том, что губернатор дарует ему бессмертие – или хотя бы такую должность, на которой он сможет его заслужить. В конце концов, он же спас его дочь.

Марна прехорошенькая. Жаль только, что она совсем еще ребенок. Родственные связи с губернаторской семьей серьезно упрочили бы его положение. Возможно, через пару лет… Он отогнал навязчивую мысль. Марна ненавидит его.

Кристофер подгребал грязь к огню широким куском коры. Гарри снова вздохнул и от души потянулся. Сегодня ночью он наконец-таки выспится.

Марна умылась в ручье, и теперь ее лицо сияло чистотой.

– Не могла бы ты лечь здесь, рядом со мной? – попросил ее Гарри, указывая на кучу сухих листьев. И, словно извиняясь, поднял руку с браслетом. – Эта штука мне спать не дает, когда ты далеко.

Она холодно кивнула и села неподалеку – но и не рядом, а так, чтобы случайно не коснуться его.

Гарри сказал:

– Не могу понять, почему мы постоянно натыкаемся на каких-то уродцев. Не припомню, чтобы видел хоть одного во время практики в Медицинском Центре.

– Ты работал в клиниках? – спросил Пирс. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Чем дальше, тем больше медицина становится инструментом для лечения нарушений и генетических уродств. В городе они бы не выжили; в пригороде их берегут и дают возможность размножаться. Позволь мне взглянуть на твою руку.

Гарри вздрогнул. Пирс произнес это так естественно, что он на секунду забыл о слепоте старика. Чуткие пальцы Пирса сняли повязку и аккуратно отделили от раны спутанный ком травы.

– Это тебе больше не понадобится.

Гарри с изумлением ощупал рану. Она не давала о себе знать уже несколько часов. А теперь на ее месте остался только шрам.

– Похоже, вы и правда когда-то были доктором. Почему вы оставили практику?

Пирс прошептал:

– Я устал быть техником. Медицина стала такой безнадежно непонятной, что отношение врача к пациенту перестало отличаться от отношения механика к оборудованию.

Гарри возразил:

– Доктору необходимо держать дистанцию с пациентом. Если за всех переживать, можно с ума сойти. Доктор должен стать равнодушным к страданиям и скорби пациентов, иначе, привязываясь к каждому из них, он просто не сможет выполнять свою работу.

– А никто и не говорил, – прошептал Пирс, – что быть доктором легко. Если доктор не будет сочувствовать болящему, он потеряет не только пациента, но и себя самого. Но, говоря об усложнении медицины, нельзя обойти тот факт, что лечение теперь получают только те, кто может за него заплатить. Таких людей все меньше, и только их здоровье улучшается. А остальные разве не люди?

Гарри нахмурился.

– Конечно, люди. Но развитие медицины стало возможно именно благодаря состоятельным спонсорам и различным фондам. И для того чтобы иметь возможность продолжать медицинские исследования, именно их необходимо лечить в первую очередь.

Пирс прошептал в ответ:

– И вот поэтому-то в обществе случился перекос; мы приносим все в жертву медицине, словно божеству, – все ради того, чтобы несколько человек смогли прожить на пару лет дольше. Кто оплатил этот счет?

А в итоге имеем парадокс: те, кому пришлось выживать без помощи медицины, сейчас в общей массе здоровее, чем те, кому доставалось лучшее лечение. Спасая недоношенных детей, мы позволяли их изъянам воспроизвестись. Повреждения, несовместимые с жизнью ребенка, устранялись, чтобы тот мог достичь зрелости. И нежизнеспособные гены передавались из поколения в поколение. Увеличилось количество физически неполноценных людей, требующих особого ухода…

Гарри так и вскинулся, возмущенный:

– Что за странное представление о врачебной этике? Медицина не может подсчитывать стоимость или сравнивать ценность. Ее задача – лечить больных…

– Тех, кто может себе это позволить. Если медики сами не решают, как распределяются их услуги, тогда решение будет зависеть от чего-то еще: от власти, денег или голоса большинства. Однажды я сбежал от всего этого. Ушел в город, туда, где есть будущее, где я могу помочь любому, безо всяких различий. Горожане приняли меня; делились куском хлеба, когда я был голоден, радовались моему счастью, поддерживали меня в час печали. Они заботились обо мне, а я, как мог, заботился о них.

– Как? – спросил Гарри. – Не имея диагностических аппаратов, антибиотиков и прочих лекарств?

– Разум человека, – прошептал Пирс, – все еще лучший прибор для диагностики. И лучшее лекарство. Я прикасался к ним. Помогал им самим вылечить себя. Так я и стал целителем вместо техника. Знаешь, ведь наши тела стремятся исцелить себя, а вот разум, напротив, отдает приказ о саморазрушении.