Всемирная история болезни - Олеся Мовсина

– Давайте знакомиться. Меня Надя зовут, а вас?

Ребята переглянулись, потом вздохнули и одинаково печально улыбнулись, как будто исполняли давно осточертевший, но необходимый обряд.

– Я Тимур, – сказал один, тот, что был больше похож на Макаревича.

– И я Тимур, – сказал его брат.

– А я просто Маша, – склонила голову Маша в ответ на изумлённо выстреливший Надин взгляд. И, понимая, что так не отвертеться, постаралась объяснить как можно проще! – Родители у Тимуров хорошие, но странные. Это папа придумал сыновей одинаково назвать. Говорит, хотел надо всем нашим обществом посмеяться, чтобы людей и особенно все организации в ребус вогнать. Чтобы никто понять не мог: где тут один Тимур Николаевич Сахнов, а где второй. Чтобы все с их документами путались, ошибались, мучились, плевались. Получилось не очень смешно: ребята сначала дико страдали. Потом привыкли.

Надя в порыве жалости взглянула на то, как голодные братья-тёзки перехватывают с принесённого подноса свои тарелки.

– А вы? – с машинальной улыбкой снова обратилась она к Маше, надеясь, что это всё-таки шутка.

– А я их жена, – серьёзно ввернула та над кровавым барашком. – В паспорте у меня записано, что я жена Тимура Сахнова, а которого из них – никого не касается.

– Э-э, приятного аппетита, десерт вам принесут позже, – бросило русскую официантку в крайность официальности и тут же сдуло каким-то ветром.

– Испугалась, – провернул с набитым ртом один Тимур.

– Не поверила, – усмехнулся второй.

Маша поскребла локтями по столу, рассматривая инсталляцию в своей тарелке, и примирительно-безучастно заключила:

– Да просто ей работать надо.

Надя издалека и со смешанным чувством поглядывала на русских туристов. Наверное, зря. Зря она так глупо отреагировала. Нормальные люди: едят, обсуждают что-то, наверное, косточки барашку перемывают. Вряд ли это они над ней издевались. Подойти, спросить, как им Париж. Рассказать. Ох.

Ладно, пусть поедят спокойно, потом.

Освободившись от очередного заказа, Надя выпрямилась с чувством, что кто-то за ней наблюдает. По ту сторону стеклянной двери стоял молодой парень в строгом костюме и неприлично пёстрой, легкомысленной рубашке. То ли выискивал кого-то взглядом в полумраке ресторана, то ли просто раздумывал: зайти – не зайти.

Где-то она его…

– Надя! – вдруг неожиданно по-русски, по-студенчески схватила её сзади за талию – Маша: – Где тут у вас туалет?

Надя обрадовалась такой простоте и панибратству, повела – как добрую подругу – до самой двери. Но тут…

– Да вы что, какие чаевые? Я ведь вас даже не обслуживала!

Но Маша многозначительно дёрнула головой и потащила её за собой, по-прежнему втискивая в ладонь бумажку:

– Я спросить у вас хочу.

А в окружении кабинок и зеркал уже не стесняясь, как будто сорвавшись с цепи, зашептала:

– Тимуров не пугайтесь, Тимуры – это так. Просто они мне встретились на пути, и я не смогла между ними выбрать. У одного характер ужасный, у другого – аппетит, в том смысле, что слишком хороший. Но я тут одного человека разыскиваю.

Тут, конечно, как в плохом кино, кабинка зашумела, открылась, вышла дама, и Маше пришлось на минуту замолчать. Надя молча ждала, прощая случайной знакомой её сумасбродство за возможность – хотя бы послушать.

– Мы расстались с Андреем, когда я была… – Маша торопилась, перебивая саму себя, – и уехал сначала в Финляндию. Потом знакомые в Германии написали мне, что он там. И вот я вижу… По телевизору в новостях из Парижа я…

– Маша, успокойтесь, я слушаю.

– Извините за откровенность, но если я его не найду…

Да, чего-то подобного в размеренной Надиной жизни как раз не хватало. Истерики, русской истерики. Она улыбнулась.

– А если найду…

– Я никого здесь из русских не знаю. По крайней мере, по имени Андрей, – она улыбалась матерински-сочувственно, а Маша уже вытаскивала из своего туристического рюкзачка блокнот, а из него фотографию.

– Может, случайно, на улице где-то…

И вдруг улыбка поползла с Надиного лица, как советская переводная картинка. У которой срок годности истёк, и она наполовину сошла со своего листа, а оторвавшейся половиной – жалкая, кривая – осталась.

– Вообще-то… Нет, это исключено…

Чувствуя, как материализуются в воздухе многоточия, девушки подняли глаза от фотографии друг на друга.

– А вы вообще надолго в Париже? – вдруг спросила Надя с ледяной отстранённостью, которую Маша приняла за желание уйти от вопроса. И от ответа.

– До воскресенья, – обиженно дёрнула плечом. – У нас недельная турпутёвка.

– Я могла бы узнать что-нибудь о нём до вашего отъезда и…

Маша несколько секунд изучала происшедшую в собеседнице перемену.

– Хорошо. Почему-то мне сразу показалось, что вы мне поможете. Вы здесь каждый день работаете?

– Кроме пятницы, – Надя кивнула, про себя продолжая бороться с каким-то сомнением.

– Тогда мы ещё зайдём.

– На всякий случай скажите, где вы остановились.

– Отель «Националь». Рю какой-то там де Фабур. Метро «Сен-Шапель». Мы там появляемся только по вечерам.

– Понятное дело, – улыбнулась Надя, постепенно возвращаясь в себя, в роль слегка назойливой хозяйки.

Выходили девушки из туалета настоящими подругами: за сладкими лицами – взаимное ревнивое изумление.

– Ладно, я побежала работать, вон клиент уже скучает. Только вот, Маша… Может, дадите мне эту фотографию? А я попробую о нём кое-кого расспросить.

Маша скривилась, но решила, что это в её интересах:

– Возьмите, только осторожно.

И ещё почему-то задержались обе друг на друге взглядом, прежде чем разбежаться.

«Невероятно, но такое впечатление, что она его знает», – думала Маша, возвращаясь к столику, где Тимур уже подточил со всех сторон её остывшее крем-брюле.

«Чертовщина какая-то», – думала Надя, засовывая в карман фартука фотографию своего мужа.

Какие смешные рыбки на рубашке у этого парня. Она посмотрела в зеркало, а он посмотрел на неё, трогательно и ясно. А ей от этого почему-то стало спокойнее.

– Извините, что заставили долго ждать. Вы готовы сделать заказ?

Он кивнул, улыбнулся и стал говорить о еде. Где-то Надя его видела.

Интересных дел не было уже давно. То мужья просили проследить за неверными жёнами, то наоборот. Жан всё чаще спихивал таких своему добросовестному помощнику Карлу, а сам просиживал в Интернете, в кабаках и лёгких депрессиях.