Stabat Mater - Руслан Козлов

Глеб сидит, опустив глаза, не шевелясь. Аккуратно подобрал полы рясы, укрыл ими колени.

– Глеб…

– Да, Владыко?

– Благодарю тебя…

Он вскидывает глаза, и я сразу вспоминаю этот стремительный взгляд, который поражал меня с самого начала, – будто на мгновение приоткрывается его кипящий мыслями, чувствами и даже страстями внутренний мир.

– За что, Владыко?

– За то, что раньше всех понял, где мы сейчас должны быть.

– Владыко! Уверен, я не один такой и, уж конечно, не первый. Многие священники окормляют хосписы…

Я согласно киваю:

– Да-да. Но я не о месте говорю. О благодати.

– Владыко, боюсь я не совсем…

– Ох, Глеб, все ты понимаешь. И тебя самого нетрудно понять – особенно тому, чье сердце открыто. Нетрудно понять, почему ты здесь и почему мыслишь это служение выше любого другого.

Лезу под рясу и достаю книжицу, сделанную специально для меня в одном экземпляре.

– Вот, взгляни-ка, это мой личный цветник. Тут места из проповедей разных пастырей, сказаны они в разные века. Почитай вот этот отрывок. Всё – как будто про нас. Точнее и выразить нельзя!

Открываю заложенную страницу, передаю книжицу Глебу, и он начинает читать вслух… Так же много лет назад он сидел передо мной и читал высказывания Святых Отцов, которые я находил для него, чтобы сделать предметами наших бесед. Прикрываю глаза и слушаю слова, которые перечитывал не раз и помню почти наизусть, как помню самые важные молитвы.

– «Что значит взять свой крест и следовать за Христом? Никто не сможет увидеть Христа, если не почувствует Его мук. Никто не сможет спастись без слез, без страдания. Страдание – самый дерзновенный апостол Христов. Ибо туда, куда не входит слово Евангелия, входит вопль страдания. Страдание очищает, делает тверже в вере, мужественнее в искушениях, терпеливее в бедах. Велики были радости святых мучеников, страдавших за Христа. Велики должны быть и наши радости, когда Бог посещает нас бедами. Ведь кто не страдает здесь малое время, тот будет страдать там вечно. Удовольствие унавоживает сорняки греха, а страдание питает злаки спасения. Страдание есть милость, которую Бог оказывает каждому. Возлюбим же страдание, ибо оно делает нас друзьями Христу. Возненавидим наслаждения, ибо они лишают нас Его любви. Где наш Пастырь, туда пойдем и мы. И кто ищет иного креста, более легкого, тот подобен Иуде-предателю, отрекшемуся Господа. И кто хочет стяжать рай без страданий, без скорбей, тот вор и разбойник. Мы, христиане, страдаем, потому что за скорбью видим свет спасения. Страдаем, потому что это – единственный путь, ведущий на небеса. Все же прочие ведут к погибели…»[23]

Глеб дочитывает отрывок, с минуту сидит молча. Потом вытаскивает палец, заложенный между страницами, – медленно, с усилием, будто его палец увяз там. Не поднимая глаз, спрашивает:

– И чьи это слова, Владыко?

– Одного православного архимандрита. Сказаны они недавно, но еще до того, как мир узнал о надвигающейся скорби. Поэтому могут показаться пророческими. Однако считать их таковыми неправильно. Они – вечные, на все времена.

– Это так, Владыко, – кивает Глеб, все так же глядя в пол. – Это так… Вечные слова… Но о какой благодати вы говорили?

Смотрю на него и вдруг понимаю – как сильно он изменился. Никогда прежде в нем не было этого болезненного напряжения, этой скрытности в опущенных глазах, в согбенной позе – будто бы покорной, но на самом деле сжатой, как пружина.

– Глеб, чадо мое… Уж не юродствуешь ли ты передо мной? Неужели не созвучны твои мысли тому, что ты сейчас читал? Неужели ты, каждый день шагая по этим коридорам, не чувствуешь, не понимаешь того, что понял я, едва вошел сюда?

– И что же это?

– Да то, что ты сейчас ни много ни мало – совладелец ключей от рая!

Глеб наконец бросает на меня взгляд, но такой краткий, что я не успеваю понять – что в нем. Лишь чувствую его нарастающее волнение.

– Да-да, – повторяю я, – от рая! По крайней мере, ты знаешь дверь, ведущую туда, и короткий путь к ней, и как она открывается. И можешь быть проводником, поддерживающим и ободряющим на этом пути, каким бы тяжким он ни казался. Разве это не важнейший труд для священника? Разве это не стяжание благодати?..

– О чем вы хотели говорить со мной, Владыко? – вдруг тихо перебивает он.

Я вздрагиваю, как от пощечины. Теперь я вообще не понимаю – кто передо мной и куда делся тот Глеб, которого я знал раньше, на чью помощь рассчитывал теперь. Я резко сажусь, забыв о своей пояснице, и боль стреляет в позвоночник разрывной пулей.

– Да ты что, – говорю я, – смеешься надо мной? Вот об этом и хотел. О единственном утешении для этих несчастных. О том, какие слова нужны, чтобы пролить на них свет надежды, вселить веру в величайшую награду за претерпеваемые муки. И о том, что ты, наверное, знаешь эти слова. Или есть еще что-то пригодное для утешения?.. Тогда скажи – что?

Глеб протягивает мне мою книжицу, поднимает глаза. На его лице проступает сочувствие – и я понимаю, что он видит гримасу боли, которую я не в силах скрыть. Едва слышно он спрашивает:

– Владыко, что с вами, чем вы больны? Я пытался расспросить Артемия, но вы не благословили его говорить об этом.

– Опухоль в пояснице, – коротко отвечаю я. – Неоперабельная.

Глеб молча кивает, с минуту не произносит ни слова. Потом говорит, глядя в пол:

– Эти слова из проповеди, которые вы дали мне прочесть… Вы правы, Владыко, они вечные. Они звучат столько же веков, сколько люди пытаются разгадать загадку Христа…

Меня обдает холодом неприязни.

– Глеб, чадо мое, что ты?.. Христос не загадывал никаких загадок, в Нем все ясно и открыто…

– Да, Владыко, – покорно склоняет голову Глеб. – Я выразился слишком дерзко. Я лишь хотел сказать… Их мог произнести любой из мучеников первых веков… Но разве с тех пор они стали звучать убедительнее?.. Когда я шел сюда, трепетал от непонимания: как говорить с детьми о смерти и о том, что им придется пережить перед смертью, когда перестанут помогать лекарства и приступы сольются в одну сплошную боль? Что обещать им в награду за мучения?.. Дети – существа конкретные, им нужно знать… Ребенку говорят: вырежем гланды – получишь мороженое. Мороженое – это понятно, вот оно. А что мы – чья вера основана на обещании Небесного Царства – что мы можем сказать им об этом Царстве, вообще о загробной жизни? Можем рассказать, какие игрушки приготовлены там для них? Как там отмечают дни рождения? Научат ли их там летать? Есть ли там бассейн? Можно ли там завести собаку? А еще – будет ли там мама? И если будет, ей придется тоже умереть, чтобы быть с ними? А если нет, кто будет там вместо мамы?.. Ничего этого мы не знаем, и в наших книгах этого нет. А сказать «Там так чудесно, что и представить невозможно» – для ребенка это все равно что ничего. А придумывать, сочинять – нельзя. Нельзя врать в такой ситуации, даже если это благая ложь в облегчение страданий! Так что принцип «гланды – мороженое» не работает.