И приходит ночь - Эллисон Сафт

за тем, как Хэл переваривал ее слова, тщательно обдумывая каждое, как будто оно было хрупким. Затем, как только расставил все по местам, он сказал:

– Я понял.

Это было похоже на отпущение грехов.

– На днях ты сказал, что больше не веришь в военное дело, – тихо произнесла она. – Что ты имел в виду?

Когда он продолжил неподвижно лежать рядом, Рен подумала, что он может снова полностью погрузиться в себя. Притвориться спящим или сделать вид, что не понимает по-данийски.

– Весрианская армия всего лишь пристанище для тех, кто скрывает свои истинные намерения за маской патриотизма. Они превратили благую идею в нечто уродливое и поощряли самых жестоких из нас. Я не всегда хотел быть солдатом. Но когда моя магия пробудилась, я был… – Он замолчал, пытаясь подобрать слова. – В тот первый раз это был несчастный случай. Мне сложно описать свои чувства, когда это произошло. Наступает момент, когда связь устанавливается и никто не может отвести взгляд. Холодно, а потом все заполняет страх – не мой. Это ужасно.

– Кто?.. – Она захотела забрать слова обратно, но было слишком поздно.

– Друг. – В его голосе сквозила горечь. Не было подходящих слов для подобного ужаса. Рен так четко могла представить эту картину. Хэл, еще невинный ребенок. Замешательство, переходящее в ужас. Видел ли это кто-нибудь? Помог ли ему кто-нибудь? – Я был опустошен. Но отец так мной гордился…

– Что?

– Я был первым магом за два поколения Кавендишей. Он сказал, что я не должен стыдиться содеянного. Что это благословение Бога. Что мне суждено восстановить утраченную честь нашей семьи. Именно тогда я понял, что у меня есть долг перед миром. Если я добьюсь высоких результатов в военном деле, то смогу вернуть титул своей семьи и ее положение в магистериуме – и убивать только тех, кто этого заслуживает. Я был полон решимости быть полезным, что, думаю, часть меня оказалась похоронена вместе с первой жертвой.

И то, что осталось, превратилось в Жнеца Весрии.

– Начальство сразу же заметило меня. Я упорно трудился. Я не заводил друзей. Я был целеустремленным. Именно тем чудовищем, которым вы меня считали, подпитываемым повышениями, похвалами, обещаниями политической власти. – Он ненадолго замолчал, а затем продолжил: – Но жертвы преследовали меня. Я должен был посмотреть им в глаза, чтобы убить. Я не могу забыть ни одного из них.

Она поежилась, несмотря на тепло одеяла.

– Со временем я не мог избавиться от растущего подозрения, что эта война была неправильной. Что я был неправ. Они говорили, что мы защищаем наш образ жизни. Они говорили, что мы спасаем вас от самих себя. – Стыд омрачил его лицо. – Ты видела меня в самый темный момент. Но потом я понял, что все, за что я боролся, было ложью, даже если мое начальство верило в это. Если война действительно была ради защиты Весрии, то зачем они приказывали убивать целителей и гражданских? Некоторым вашим солдатам едва исполнилось двенадцать. Что они могли нам сделать?

Рен протянула к нему руку. В этот раз он не отпрянул.

Хэл смотрел куда-то далеко за ее спину, его глаза были черными, как глубокая вода.

– Эта война никого не защищала. Она была резней.

– Мы все следовали приказам. Наше начальство говорило о вас то же самое. – Голос Рен прозвучал неправильно, слабо. – Что еще нам оставалось делать? Мы были слишком юны, чтобы что-то понимать. Мы все видели, что случалось с дезертирами.

– Не оправдывай меня. – Он прерывисто вздохнул. – Моя жизнь была чередой сожалений. Но перед смертью, перед принятием наказания за все, что сделал, я возмещу Дану ущерб. Я положу конец этой войне. И я превращу Весрию в такое место, где дети вырастут счастливыми гражданами, а не солдатами. Единственный способ сделать это – стать верховным магистром. А для этого – раскрыть это дело.

– Хэл…

Она не знала, что сказать. Рассказ не оправдывал его, но Рен так четко смогла увидеть обстоятельства, которые сформировали его: одиночество, отчаяние, травма. Как и она, Хэл верил, что магия была единственной вещью, которую он мог предложить. Ее сострадание пугало. Он все еще был военным преступником. Людей, которых он убил, никогда не вернуть.

Но это было так несправедливо.

Их страны заставили солдат притупить эмоции, сражаться, прежде чем они начинали понимать происходящее. Война требовала жертв, на которые они не были готовы пойти, цену чему не могли понять. Таких людей, как Хэл, не должно было существовать. И Дану, и Весрия создали чудовищ, когда опустились до призыва в армию детей.

Она никогда не забудет три месяца боевого задания, бесконечные часы, проведенные над телами, слишком маленькими для выданной униформы, в палатках, настолько переполненных, что ее тошнило от приторного запаха гниения. Она никогда не забудет, как помогала копать могилы до тех пор, пока на ладонях не появились мозоли, а лопата не затупилась. Она никогда не забудет ночей, проведенных прижавшись к Уне, так близко, что не оставалось места для снов.

– Почему ты плачешь? – прохрипел он.

Она оплакивала Хэла Кавендиша. Себя. Сломленных людей, которыми они были, и детей, которыми они должны были быть. Погибших товарищей. Всех людей, которые закончат как они – или умрут, – если их страны вступят в очередную войну из-за преступлений Лоури. Она выдавила:

– Богиня знает, что ты не сделаешь это в одиночку.

Хэл молчал. Он выглядел так, словно мог в любой момент сломаться.

– Дай мне еще один шанс помочь тебе. – Она вытерла слезы с щек. – Пожалуйста. Я не успокоюсь, пока не увижу Лоури за решеткой, а тебя – на должности верховного магистра. Мы можем вместе остановить эту войну.

Ее слова что-то высвободили в них обоих. Он потянулся к ней, словно хотел смахнуть слезу, но опустил руку, перед тем как дотронулся. Рен никогда не чувствовала такого разочарования. Она никогда так сильно не хотела, чтобы кто-нибудь прикоснулся к ней.

– Ты можешь, – сказала она более низким и томным голосом, чем намеревалась.

Его глаза потемнели, удивление превратилось в голод. Рен пыталась не поддаваться панике. Пыталась отмахнуться от бурлящего внутри жара, как от естественной гормональной реакции: прилив окситоцина от их разговора, ничего больше. Но было уже слишком поздно строить теории об этом влечении.

Хэл осторожно, медленно приподнялся на одном локте. Пружины матраса застонали под весом, и его жар окатил ее, как прилив. Когда он наклонился ближе, кончики его волос защекотали ей лицо. Его губы почти касались ее губ, его дыхание было сладким, как бренди и чай с медом.

Расстояние между ними было вопросом