История странной любви - Лариса Райт

– Приезжай!

– Что привезти? – скрипнул стариковский голос.

– Ничего. Сам приезжай.

– Зачем?

– Поговорим.

– О чем?

– Будто бы не о чем?

– Хорошо. Когда?

– Послезавтра, ладно?

– Как обычно, у тебя в офисе?

– Нет. Знаешь, я тебя встречу на вокзале, сообщи мне номер поезда и вагон.

– Ладно.

Человек на другом конце трубки явно растерялся.

– Случилось что?

– Нет. С чего ты взял?

– Случилось, я чувствую.

– Так ты приедешь?

Вика рассердилась. Неприятно, когда тебя видят насквозь.

– Конечно.

– Отлично, тогда до скорого.

Она уже собиралась повесить трубку, но передумала:

– Знаешь, еще что? Ты все-таки привези немного череды и львиного зева. Подсушу к весне, а то потом у Ляльки диатез опять начнется, а снимать нечем.

– Не вопрос.

– Спасибо.

Вика закончила разговор и почувствовала, что подошедшая наконец к концу пятница полностью лишила ее сил.

Она выглянула из кабинета. Стол секретаря был пуст. Лена, верная своим принципам, ускользала, как только часы пробивали семь, если до этого времени начальница не успевала попросить ее задержаться.

Сегодня отсутствие секретаря Вику обрадовало. Она закрыла кабинет изнутри, отключила все телефоны, забралась с ногами на дорогой кожаный диван, закуталась в обнаруженный в шкафу плед и мгновенно провалилась в сон.

В первый раз за неделю она уснула совершенно безмятежно.

Вика была почти счастлива.

Ведь впервые за долгое время она не выполнила давно установленный ритуал. Она не скребла свое тело щеткой до покраснения, изнывая от отвращения, она не перебирала задумчиво свои склянки, тщетно пытаясь придумать действенное снадобье от бессонницы, и не лила безутешных слез над фотографией двух симпатичных, очень похожих друг на друга малышей.

Борису не спалось. Он вдоволь поистязал ресторанные плиты, без устали готовя один за другим свои десерты. Когда холодильник наполнился готовыми тортами – и на завтра, и даже на послезавтра, – повар заставил себя остановиться. Никакого секретного ингредиента на сей раз он в свои пирожные не добавлял, но был уверен, что эта партия окажется лучше многих других, сделанных им за многие годы, потому что приготовил он ее с необычно легким сердцем.

Когда он закончил и выключил плиту, на кухне царила необычайная тишина.

Хотя все повара еще были в сборе, никто не гремел ни половником, ни лопаткой, никто не просил ассистентов нашинковать, порубить или подать, никто не кричал официантам: «Готово на тридцать второй!» или «Задержка на двадцать пятый – три минуты!», никто не носился по кухне в поисках соуса, который «вот же, только что стоял здесь!». Все, как один, замерли с удивлением на лицах и смотрели на Бориса так, будто видели впервые.

Он слегка смутился, спросил:

– Что-то не в порядке?

Нахмурился, повторил про себя все свои действия. Возможно, что-то поперчил вместо того, чтобы подсолить? Слишком сильно взбил маскарпоне? Слишком мелко порубил орехи? Перепутал жбаны с кизиловым и сливовым джемом? Высыпал в пудинг слишком много фиников? А может, он забыл надеть халат с колпаком?

Борис провел руками по груди, ощупал голову. Халат был на месте, так же, как и колпак.

– Все в порядке, Борис Антонович, – улыбнулась ему со всей своей мощью Валерия Петровна. – Наверное, лучше и быть не может, раз вы поете у станка.

– Пою?

Борис смутился. Он как-то даже и не заметил, что, оказывается, напевал себе под нос, колдуя у плиты.

– Да, – подхватил старший смены. – И так здорово! Мы и не знали, что вы так хорошо поете.

– Спасибо, – Борис, еще более смущенный, улыбнулся. – Я и не помню, что именно напевал.

– Напевал? – Альберто громогласно расхохотался и передразнил Бориса: – Напева-а-ал. Да ты орал во всю глотку, что-то про хэтон.

– Про какой хитон? – окончательно запутался Борис.

– Альберто, не знаешь английского – не лезь! – строго оборвал итальянца оказавшийся на кухне Солоницын и пояснил шефу: – Джо Кокера вы пели, Борис Антоныч, «You can leave you hat on».

– Ну, – Борис развел руками, – репертуар у меня, по крайней мере, неплохой.

– Да, отличный репертуар, – подтвердил старший смены. – Те, кто не попадет завтра на концерт, останутся довольны и вашим исполнением!

– На какой концерт?

– На Джо Кокера. Он в Крокус-Сити завтра поет.

– Серьезно?!

Борис понимал, что выглядит глупо, но не мог сдержать эмоций. Его глаза смеялись, губы тряслись в дурацкой полуулыбке, а пятки отстукивали ритмичную дробь. Он очень надеялся, что смысл этой дроби остается понятным только ему одному.

Зачем остальным слышать, что душа его разрывается от переполнившего ее счастья?!

Он сорвал с себя рабочую форму и почти побежал к машине, забыв попрощаться с озадаченными подчиненными.

«Домой! Быстрее! Быстрее! Надо уснуть, провалиться в забытье, чтобы завтра наступило быстрее».

Утром, а на самом деле – около двух часов дня – он проснулся свежим, бодрым и полным сил. Он чувствовал себя человеком, пообещавшим начать новую жизнь и взявшимся за дело с утроенной энергией. За три часа он успел превратить разоренное семейное гнездо в уютную холостяцкую берлогу. Вещи Манюни были безжалостно погружены в чемоданы и убраны с глаз. Вместо всего того, что жена называла милыми финтифлюшками (плюшевых мишек, засушенных цветочков и других исключительно женских штучек), он заполнил пространство теми безделушками, что грели исключительно его сердце. Вернул на место репродукцию Дега «В кафе», которую Манюня называла «пошлостью», а ему она всегда казалась образцом сочувствия и милосердия. К тому же краски картины были легкими, светлыми, нежными и передавали Борису умиротворенное, спокойное состояние.

Манюня же утверждала, что эта картина порочна и при одном взгляде на нее портится настроение…

Борис, конечно, предпочитал видеть свою жену в настроении хорошем, так что картину убрал без лишних споров. Так же, как и другую, купленную задешево лет десять назад возле Дома художника. Не было в ней ничего художественно значимого, но сюжет – компания людей, сидящих за красиво накрытым столом и с аппетитом поглощающих пищу – был Борису настолько близок, что эти люди, с удовольствием поглощающие еду, пьющие, смеющиеся, казались ему почти родственниками. Иногда даже он строил догадки: о чем они говорят? Самое интересное, что жена воспринимала эту картину примерно так же, с той только разницей, что исходящий от нее натурализм Манюню изрядно раздражал.