Непобедимый разум. Наука о том, как противостоять трудностям и невзгодам - Алекс Ликерман

Однако вернулась тошнота, а вместе с ней – ужасное беспокойство. Я никак не мог понять, что же со мной происходит. Я проклинал свой ум медика, подбрасывавший названия ужасных болезней, которые могли возникнуть в моем организме. Я позвонил терапевту, тот выслушал рассказ о моих симптомах и предположил, что тошнота может быть вызвана беспокойством. Эта идея не приходила мне в голову: я считал, что беспокойство возникало в результате тошноты, а не было ее причиной, однако был готов признать, что мой коллега прав. На следующий день я поговорил с психиатром, который диагностировал у меня умеренный посттравматический стресс.

Меня удивляют люди, утверждающие, что не боятся умирать. Большинство из них уточняют, что боятся умереть болезненно, но их не пугает то, что в какой-то момент они уйдут. Я могу представить себе, что кто-то в силу юного возраста или религиозных убеждений искренне думает так, но мне всегда казалось, что они просто прячут свой страх и не готовы его обдумать.

Разумеется, я и сам часто думаю о смерти. Мне нравится жить, я не хочу уходить. Я открыто разговаривал о своем страхе смерти с любым, кому была интересна эта тема, но редко по-настоящему чувствовал страх. Каждый раз, когда я пытался задуматься о собственном уходе и представить себе мир, где меня нет, я испытывал страх – настолько сильный, что мозг просто отключался. Мое воображение и идея смерти казались мне двумя магнитами одинаковой полярности, отталкивающимися друг от друга, невзирая ни на что.

Однако истинная важность моего отрицания не была для меня очевидной, пока мне не поставили диагноз посттравматического стрессового расстройства. Беспокойство, возникшее у меня после этого, отличалось от того, что я испытывал прежде. Оно мешало мне жить. Мне стало понятно, что два столкновения с реальной возможностью умереть лишили меня способности верить в то, что я никогда не умру. Одно дело – осознавать неминуемость смерти, и совсем другое – поверить в это. Чем-то это похоже на то, что вы, с одной стороны, знаете, как работают законы гравитации, а с другой – теряете сознание от страха, стоя у края крыши высотного здания. Болезнь заставила меня понять, что во мне нет ничего уникального (хотя в глубине души я всегда верил в свою особость). Я, как и остальные, – просто кусок мяса, который рано или поздно протухнет.

Я почувствовал себя как одна из моих давних пациенток, Рита, которая на протяжении всего нашего знакомства панически боялась смерти и требовала (как маленький ребенок) постоянных подтверждений того, что все будет хорошо. Каждая простуда казалась ей онкозаболеванием, каждый приступ боли в груди – сердечным приступом, а бессонница означала, что она умирает. Несмотря на постоянное употребление антидепрессантов и препаратов, снижавших беспокойство, она продолжала испытывать страх, настолько сильный, что иногда не могла выйти из дома. В общем, беспокойство делало ее безутешной и превращало ее жизнь в безрадостный кошмар.

И теперь я понял ее, как никогда раньше. Как и у нее, страх смерти просыпался во мне при малейших реакциях организма. Небольшое напряжение в груди, сыпь на руках или тремор пальцев – и я ощущал ужас. И хотя я понимал, что такая реакция избыточна, каждый новый симптом заставлял мой мозг доктора судорожно делать ужасающие выводы. Теперь я, как никогда раньше, знал, что со мной действительно может случиться плохое.

Я всегда считал, что разрушение иллюзий дает счастье, а не отнимает. Однако теперь появилось исключение: я страдал от своего знания так же сильно, как и после разрыва отношений со своей первой подругой. Честно говоря, когда я отрицал смерть, то был счастливее. К счастью, мое беспокойство постепенно сошло на нет, я снова научился обманывать себя и верить в свою исключительность. Я решил, что благодаря комбинации удачи и правильного поведения смогу отсрочить смерть надолго. Мои мысли (и беспокойство) по этому поводу исчезли, как голова черепахи под панцирем.

Однако я счел этот результат неудовлетворительным. Теперь у меня вызывали волнение даже незначительные травмы или симптомы, которых я раньше просто не замечал. И хотя казалось, что мое эмоциональное восприятие своей смертности скрылось глубоко, я помнил, как зависим от него.

Я хотел чем-то помочь и Рите, которая боролась со своим беспокойством с 1996 года, когда у нее случился сердечный приступ. Поначалу кардиолог прописал ей успокоительное, однако лекарство не помогло, и он направил ее ко мне. Поразившись тому, насколько силен у Риты страх смерти и насколько ужасной стала ее жизнь, я увеличил дозу препаратов, добавил еще один и направил ее к психиатру. Тот прописал ей антидепрессанты и сеансы психотерапии.

Однако ни лекарства, ни терапия не помогали. Психиатр начал экспериментировать с разными видами медикаментозного вмешательства, и мы все надеялись, что благодаря новым лекарствам состояние Риты улучшится. Увы. Каждый раз, когда я видел ее и спрашивал, как у нее дела, ее ответ был одним и тем же: «Я постоянно боюсь. И я не знаю, как смогу это вынести».

Я использовал все известные мне нефармакологические стратегии. Когда мне показалось, что сочувствие ухудшает положение, я сменил тактику и начал давить на нее, чтобы она начала бороться с причинами и проявлениями своего страха. Я предложил ей оценивать степень своего страха в каждый момент, чтобы хотя бы немного вывести ее из состояния полной включенности. Но через некоторое время она сказала, что ей сложно делать такое в одиночку и это не дает ей облегчения. Когда я предложил ей заняться чем-нибудь интересным для нее, чтобы отвлечься, она сказала, что у нее нет никаких увлечений. Я даже начал демонстративно выражать нетерпимость к ее нытью (фразам вроде «Я буду жить?»). Я делал это не для того, чтобы справиться с разочарованием (довольно сильным), а чтобы исключить любое потакание ее поведению. Но и это не помогло, что было совсем неудивительно.

Муж Риты начал угрожать ей разводом. Разумеется, это повысило уровень ее беспокойства и со временем привело к серьезной агорафобии[21]. Вскоре она отказалась вообще выходить из квартиры, даже для встреч со мной. Она, плача, рассказала мне по телефону, что одиночество пугало ее еще сильнее, чем смерть (она понимала, что пребывание дома усиливает ее изоляцию, однако не осмеливалась выйти наружу). Не зная, что делать, я предложил звонить ей каждый день до тех пор, пока у нее не найдутся силы для визита в клинику. Однако ни один из наших разговоров и ни одно из моих предложений – в том числе практики нитирэн-буддизма, которыми она пыталась заниматься в течение нескольких месяцев, а затем бросила – так и не привели к заметному эффекту.

Я звонил ей каждый день на протяжении года. А потом у нее случился удар.

Наша привязанность к жизни настолько сильна, что мы сосредоточиваемся исключительно на ее защите, когда возникает угроза. Но жизнь не может защитить от смерти. Мы можем только думать о своей смерти или отрицать ее, либо игнорируя факты, либо веря в то, что доказать невозможно, в том числе реинкарнацию – жизнь после смерти. Стратегия отрицания в принципе эффективна, но не помогает устранить страх смерти (особенно в наши дни). Развитие медицинских технологий существенно снизило вероятность внезапной гибели. Поэтому мало кто умеет самостоятельно и эффективно противостоять страху смерти.