История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова - Александр Нечволодов

В конце октября или в начале ноября по городам была разослана новая грамота, уже от обоих воевод, о прекращении между ними всех распрей и о единодушном намерении их, вместе с выборным человеком Козьмою Мининым, освободить государство от врагов, с повелением во всем относиться к ним обоим и не верить грамотам одного из них: «Как Господа Божиею помощию и заступлением Пречистой Богородицы и умолением всех святых, – писали Трубецкой и Пожарский, – под Москвою гетмана Хоткеева мы побили, и коши многие у него взяли, и запасов в Москву к московским сидельцам не пропустили, и то вам ведомо, и мы, бояре и воеводы, о том к вам писали; и были у нас посяместа под Москвой разряды разные, а ныне, по милости Божий, меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарской, по челобитью и по приговору всех чинов людей, стали во единачестве и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать и Российскому государству во всем добра хотеть безо всякие хитрости, и разряд и всякие приказы поставили на Неглинке, на Трубе, и снесли в одно место и всякие дела делаем заодно, и над московскими сидельцы промышляем: у Пушечного двора и в Егорьевском девиче монастыре и у Всех Святых на Кулишках поставили туры, и из-за туров из наряду (пушек) по городу бьем беспрестани, и всякими промыслы над городом промышляем и тесноту московским сидельцам чиним великую; и из города из Москвы выходят к нам выходцы, русские и литовские и немецкие люди, а сказывают, что в городе московских сидельцев из наряду побивает и со всякие тесноты и с голоду помирают, а едят-де литовские люди человечину, а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего не осталось; и мы, уповая на Бога, начаемся Москвы доступити вскоре».

Храбрый Струсь держался, однако, в Москве до последней крайности, и на предложение о сдаче поляки прислали гордый и грубый ответ, хотя голод среди них дошел уже до того, что один гайдук съел своего сына, а другой – свою мать; судья же, назначенный судить виновных, убежал, боясь, что они его съедят.

В подмосковный стан стали поступать в это время дурные вести: запорожцы, бывшие с Хоткевичем, отделились от него и, неожиданно напав на Вологду, «бессовестно, изгоном», дотла выжгли ее и разграбили. Упорно ходили также слухи, что Хоткевич хочет прислать отряд для нападения врасплох на подмосковные рати, вследствие чего наши воеводы приказали всему воинству плести плетеницы и копать большой ров на полуострове, образуемом Москвой-рекой в Замоскворечье, от одного берега до другого, причем сами день и ночь следили за работами.

Казаки были по-прежнему дурно снабжены и голодали, глядя с большой злобой на земских людей, хорошо всем снабженных заботливою рукою Козьмы Минина.

22 октября казаки взяли приступом Китай-город. Поляки заперлись в Кремле и держались в нем еще месяц. Но, ввиду крайней нужды в продовольствии, они «повелеху боярам своих жен и всяким людем выпущати из города вон». Сильно озабоченные за судьбу своих семей, бояре отправили к Пожарскому и Минину просьбу, чтобы они их приняли под свою защиту. Те, конечно, обещали. «Князь Дмитрий же повеле им жен своих выпущати и пойде сам, и прият жены их чесно, и проводи их коюждо к своему приятелю, и повеле им давати корм. Казаки ж все за то князя Дмитрия хотеша убити, что грабить не дал боярынь».

Во второй половине ноября «литовские ж люди, видя свое неизможение и глад великий, и град Кремль сдавати начата». Они вступили в переговоры с Пожарским, прося о даровании им жизни, а также «полковникам же и рохмистрам и шляхтам, чтобы идти ко князю Дмитрию Михайловичу в полк Пожарскому, а к Трубецкому отнюдь не похотеша итти в полк».

Затем последовала сдача Кремля. Сперва из него были выпущены бояре, в том числе князь Ф. И. Мстиславский и совершенно больной Иван Никитич Романов, хромой и с отнятой рукою, что с ним случилось, как мы помним, еще во времена Годунова; вместе с Иваном Никитичем вышел из Кремля и его юный племянник Михаил Феодорович, сын Филарета Никитича, а также бывшая супруга последнего, инокиня Марфа Иоанновна, очевидно, не пожелавшая расстаться с сыном, когда выпускали других боярынь. Мать и сын отправились тотчас же в свои костромские вотчины. Когда казаки увидели выходящих бояр, то хотели кинуться их грабить, но были удержаны земскими ратными людьми, принявшими тех с подобающей им честью.

На следующий день сдались поляки; Струсь со своим полком достался казакам Трубецкого: они ограбили их дочиста, а многих побили. Поляки же, доставшиеся Пожарскому, не были никем тронуты.

27 ноября Нижегородское ополчение, от церкви Иоанна Милостивого на Арбате, и казаки, от храма Казанской Богородицы за Покровскими воротами, двинулись двумя крестными ходами в Китай-город в сопровождении всех московских людей. Оба крестных хода сошлись на Красной площади у Лобного места, где доблестный Троицкий архимандрит Дионисий начал служить молебен; в это время из Кремля показался третий крестный ход, выходивший через Спасские ворота: архиепископ Архангельский Арсений с кремлевским духовенством, чтобы встретить своих освободителей, подняли икону Владимирской Божией Матери. При виде Ее чудотворного лика все присутствующие не могли удержаться от громких рыданий и радостных слез: многие потеряли уже всякую надежду когда-либо ее увидеть.

После молебна на Лобном месте все двинулись с крестами и образами в Кремль, чтобы отслужить обедню и молебен Пречистой в Успенском соборе; «здесь, – по словам С. Соловьева, – печаль сменила радость, когда увидали, в каком положении озлобленные иноверцы оставили церкви: везде нечистота, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны, в чанах приготовлена страшная пища – человеческие трупы».

«Сидение ж их бяше в Москве таково жестоко, – говорит летописец, – не токмо что собаки и кошки ядяху, но и людей русских побиваху. Да не токмо что русских людей побиваху и ядяху, но и сами друг друга побиваху и едяху. Да не токмо живых людей побиваху, но и мертвых из земли раскапываху: как убо взяли Китай, то сами видехом очима своима, что многие тчаны насолены быша человечины».

После сдачи поляков «Трубецкой, по своему великородству», как говорит И. Е. Забелин, поселился в Кремле, в бывшем Годуновском дворе, скромный же Пожарский – на Арбате, в Воздвиженском монастыре, и усердно продолжал вместе с Мининым и земскими людьми заниматься делом дальнейшего успокоения государства.

«Когда русские взяли Кремль, – доносил Яков Делагарди королю Густаву-Адольфу в январе 1613 года, на основании расспросных речей некоего Богдана Дубровского, выехавшего из Москвы в половине декабря, – казаки хотели силою ворваться туда, чтобы посмотреть, что там можно найти, но военачальники и бояре не позволили им этого и потребовали от них, чтобы они представили список старых казаков, отделив крестьян и другие приставшие к ним беспорядочные отряды; тогда их признают за казаков и они будут награждены. Так и сделали. Лучших и старших казаков было насчитано 11 000, и военачальники разделили между ними всеми доспехи, ружья, сабли и прочие вещи, а также найденные в Кремле деньги, так что каждый казак получил деньгами и ценными вещами восемь рублей».

Но казаки быстро спустили все полученное: «Казацкого же чина воинство, – говорит сам их великий приятель, Авраамий Палицын, – многочисленно тогда бысть и в прелесть велику горше прежнего впадоша, вдавшеся блуду, питию и зерни, и пропивше и проигравше вся своя имения, насилующе многим в воинстве, паче же православному христьянству. И исходяще из царствующего града во вся грады и села и деревни, и на путех грабяще и мучаще немилостивно сугубейши первого десяторицею… И бысть во всей России мятеж велик и нестроение злейши первого (прежнего); боляре же и воеводы, не ведуще что сотворити…»