Все люди смертны - Симона де Бовуар

— Он хочет отвести нас к вождю, — сказал Карлье. — Последуем за ним. Ни в коем случае не выпускайте ружья.

Вождь восседал в центре селения на тростниковой циновке. В ушах у него было по шестнадцать красивых жемчужин, на крыльях носа также красовались жемчужины. Перед ним стояли две выдолбленные из камня чаши, полные табака, и он курил калюмет, украшенный перьями. Вынув трубку изо рта, он жестом пригласил нас садиться. Карлье выложил перед ним приготовленные дары, вождь благожелательно улыбнулся. Они начали беседу. Один из наших людей приглушенным голосом переводил мне их слова. Карлье сообщил, что хочет спуститься по реке к морю. Вождь выказал сильное недовольство этим планом; он объяснил Карлье, что тот вскоре подойдет к другой реке, спуститься по течению которой невозможно: путь преграждают водопады, торчащие из воды скалы, в реке полно деревьев, застрявших в водовороте; на берегах обитают дикие племена, готовые с томагавками напасть на путников. Карлье решительно ответил, что ничто не помешает ему продолжить путь. Вождь вновь произнес длинную речь, но ему не удалось поколебать решимость Карлье. Под конец вождь с хитрой усмешкой сказал:

— Возобновим разговор завтра. Ночь подскажет правильное решение.

Он хлопнул в ладоши. Индейцы принесли блюда с рисом, отварным мясом и маисом и поставили перед нами на землю. Мы молча ели из глиняных чаш, покрытых глазурью; по кругу пускали калебасы с хмельным питьем, но я отметил, что вождь не предложил нам свою трубку.

В конце пира индейцы принялись стучать в барабаны и трясти полые тыквы с насыпанными внутрь мелкими камешками. Вскоре они пустились в пляс, потрясая томагавками. Вождь что-то выкрикнул, и из хижины вышли двое мужчин, неся на плечах живого крокодила, от пасти до хвоста опутанного тонкими веревками. Музыка и пляски возобновились с удвоенным ожесточением. Я с изумлением смотрел, как индейцы привязывают животное к стоящему на краю площади громадному столбу, окрашенному в красный цвет. Вождь поднялся, торжественно прошествовал к столбу, вынул из-за пояса нож и пронзил глаза крокодила, после чего вернулся на место. С жуткими криками воины принялись снимать шкуру с живого крокодила, срезая длинные полосы кожи. Затем они утыкали его стрелами. Карлье и наши спутники сидели с побелевшими лицами. Вождь племени невозмутимо потягивал трубку.

Я поднял кверху калебас, услужливо протянутый мне индейцем, и отхлебнул изрядный глоток. «Не пейте», — услышал я предостережение Карлье. Но этот напиток пили все. Сам он едва смочил губы. Вождь что-то повелительным голосом сказал ему, Карлье в ответ лишь улыбнулся. Когда калебас по кругу вновь дошел до меня, я сделал несколько жадных глотков. Бой барабана, выкрики индейцев, их необузданные танцы, странный спектакль, который разворачивался передо мной, и эта огненная вода воспламенили мою кровь. Мне казалось, что я превращаюсь в индейца. Пляски продолжались, время от времени один из индейцев метал томагавк в красный столб, к которому был пригвожден крокодил, и издавал громкие возгласы в честь совершенных им подвигов. Я вновь хлебнул индейского зелья. Голова моя напоминала наполненный мелкими камешками калебас, в крови разгорался пожар. Я был индейцем, с самого рождения жил на берегах этой реки, в моем небе царили жуткие татуированные боги, ритм барабанов и крики собратьев волновали мое сердце; когда-нибудь я отправлюсь в рай, где пляшут и празднуют кровавые победы…

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу, завернувшись в одеяло, у индейского селения, там, где мы привязали лодки. Голова раскалывалась. Я смотрел на мутные воды реки. Воздух казался мне привычно пресным. Я думал: мне не суждено стать индейцем. Вкус моей жизни никогда не изменится. Вечно то же прошлое, тот же опыт, тот же логичный вывод и та же скука. Тысяча лет, десять тысяч лет. Мне никогда не избавиться от себя. Я смотрел на мутные воды реки; внезапно меня как ужалило: лодок не было на месте.

Я кинулся к Карлье. Он спал, остальные тоже, ружья лежали рядом с ними. Наверное, индейцы побоялись нас прикончить, опасаясь войны с белолицыми, и ночью попросту отвязали наши шлюпки. Я дотронулся до плеча Карлье. Он открыл глаза, и я указал ему на пустой берег.

Весь день напролет мы спорили с разъяренными спутниками насчет того, каковы наши шансы на спасение. Напасть на индейцев и отобрать у них пироги и провизию невозможно. Те слишком многочисленны. Соорудить плот и продолжить путь вниз по течению — слишком рискованно; жители расположенных неподалеку селений, вероятно, настроены сурово, а нам больше нечего предложить в обмен на провизию, в случае если мы столкнемся с быстроходными пирогами, нам нужны более прочные лодки.

— Выход один, — сказал я, — нужно построить укрепление, способное устоять при набегах индейцев. Создадим там запас дичи и копченой рыбы, чтобы хватило на всю зиму. Тем временем я пешком отправлюсь в Монреаль и, как только река освободится ото льда, вернусь вместе со шлюпками, провизией, снаряжением и людьми.

— До Монреаля тысяча шестьсот лье, — заметил Карлье.

— Я смогу преодолеть это расстояние за три-четыре месяца.

— Зима застанет тебя в пути.

— Я умею ходить по снегу.

Карлье задумался, понурив голову; когда он ее поднял, лицо его было мрачным.

— Я сам пойду в Монреаль, — сказал он.

— Нет, — отрезал я.

— Я тоже могу идти быстро, и я знаю, как ходить по снегу.

— Еще ты можешь умереть в пути, — сказал я. — И что тогда станет с этими людьми?

Он встал, засунув руки в карманы. В горле его что-то булькнуло. Весь день он глядел на меня в упор, будто у него комок застрял в горле.

— Ты прав, — просто признал он.

Поднявшись на ноги, он сделал несколько шагов, пиная перед собой камешек. Я вспомнил: такой же взгляд был у Антонио.

— Смотрите! — крикнул я сидевшим на веслах. — Это форт Карлье!

Они перестали грести. За второй излучиной реки высился форт; до него по прямой было всего несколько саженей. Крепкое строение, сложенное из цельных кругляков темного дерева, окружал тройной частокол. Вокруг не чувствовалось человеческого присутствия. Я выпрямился на носу шлюпки и крикнул: «Эй, там!» Я кричал до тех пор, пока мы не причалили. Выскочив на берег, поросший нежной весенней травкой и цветами, я побежал к форту. Карлье ждал меня перед первым рядом кольев, опираясь на ружье. Обняв его, я воскликнул:

— До чего же я рад тебя видеть!

— Я тоже, — сказал он.

Карлье не улыбался. Лицо его было бледным и одутловатым, он здорово постарел.

Я указал на восемь больших шлюпок, груженных провизией, снаряжением и товарами, предназначенными для индейцев:

— Смотри!

— Вижу, — откликнулся он. — Спасибо.

Он толкнул калитку, и я проследовал за ним в просторное помещение с низким потолком и глинобитным полом. В углу на подстилке из сухой травы и шкур лежал человек.

— А где остальные?

— Еще двое — на чердаке. Наблюдают за саванной.