Лето - Али Смит

Арт на другом конце зевает.

Прожив с ним много лет, Шарлотта в курсе, что обычно он зевает, когда сильно сердится.

Затем Шарлотта тоже зевает.

Я только что от тебя зевоту подхватила, – говорит она. – Вот вам и самоизоляция.

Ну да, – говорит он. – Знаешь что? Я уже слегка взвинчен. Может, поговорим об этом в другой день?

Ладно, – говорит она.

Ладно, – говорит он.

Спасибо, что позвонил, – говорит она. – И прости за то, что была немного, ну ты знаешь.

Я прощу тебя, если в конце нашего телефонного разговора ты расскажешь о том, что видела или слышала, – говорит он.

Не могу, – говорит она. – Мне пора. Хочу… э… сходить помочь Айрис с уборкой. Иначе она сделает все сама.

Только собирался спросить, – говорит Арт. – Как она?

Супер, – говорит Шарлотта.

(Вообще-то она не видела Айрис уже три дня.)

Она невероятная, – говорит она. – Гоняет на велике в город и обратно, доставляет сумки с едой и вещами людям на тридцать лет ее моложе и орет «здравствуйте» всем прохожим подряд, спрашивает, не нужно ли им чего-нибудь, и предлагает свою помощь. Я не смогла, не могу убедить ее не выходить из дома. Я пыталась. Но ее не остановить.

Нельзя указывать старушке Айрис, что делать, – говорит он. – Никому нельзя. Вы так похожи.

Сердце Шарлотты словно складывается вдвое. Внутри больно.

Я вошла со двора и увидела, как она втаскивала матрас на третий этаж, ну ты знаешь, по винтовой лестнице, – говорит она. – Я сказала: «Помочь вам с остальными?» И она сказала: «Нет, дорогая, это последний». То есть она уже подняла туда шесть остальных матрасов. Сама. Своими силами. Даже не сказав мне. Она и правда в отличной форме.

Отличная форма, – говорит Арт. – Вот хорошее название для интернет-страницы, о которой я говорю. Обсудим завтра? Когда все приходят?

В этот момент Шарлотта убирает телефон от уха и нажимает кнопку «отбой».

Она кладет телефон в карман пижамной куртки.

Глаза у Шарлотты на мокром месте.

Отчего она чуть не плачет?

Из-за чего-то совершенно неожиданного. Яркие бока поездов, разрисованных граффити, и расплывчатые пятна на внутренней стороне окон в поездах и автобусах, к которым люди прижимались носами.

Шарлотта плачет сейчас потому, что очень сильно скучает по всему этому.

Просто вспоминает. Вспоминает голубя. Как Арт увидел его с веточкой в клюве, и пятно на окне поезда, на котором они ехали еще совсем недавно, хотя, по правде сказать, это было в другой жизни. Какие-то работники в оранжевых куртках на путях станции, через которую они проезжали. Шарлотту переполняет любовь ко всему и вся, абсолютно к каждому человеку – молодым, старым, ко всем, кто когда-нибудь думал или не думал о том, как увидел пролетавшего мимо голубя, и даже оставил жирное пятно от носа, губ или пальца на окне общественного транспорта.

Чувство настолько переполняет Шарлотту, что оно выплескивается через глаза. Просто ему больше негде выйти наружу.

Шарлотта плачет от любви к Арту.

Она плачет над их бесстрашными натурами, над их разъездами, над тем, как Арт сидит рядом с ней в поезде, в автобусе, над тем, как они оба захлопывают дверцы новой машины и отправляются в путешествие: она – на водительском сиденье, Арт – распластавшись на заднем, как ему нравится, ведь это напоминает о детстве.

От избытка любви у Шарлотты уже забился нос.

Она сидит на постели, дышит ртом и скучает по матери, которая умерла в 2012-м, и по отцу, который ушел годом позже.

Боже мой.

Теперь она осталась вообще без семьи.

Живет в доме чужой какой-то семьи, не своей.

Шарлотта закрывает руками лицо и беззвучно плачет в ладони.

Перестань.

Возьми себя в руки.

Слава богу, они уже умерли и этого не застали, а ты не волнуешься из-за них, сидя здесь.

Встань. Спустись на первый этаж.

Помоги Айрис.

Шарлотта не шевелится.

Снаружи день продолжается, несмотря ни на что, множество птиц занято своими делами в воздухе и т. д.

Шарлотта сидит в темноте.

Она смотрит сбоку на палец, но в темноте нельзя разобрать, идет кровь или нет.

Шарлотта смотрит на полоску света, все еще пробивающегося из-за края шторы.

Будь у Шарлотты клейкая лента, она бы приклеила штору к оконной раме, чтобы этот свет не пробивался.

Наверное, клейкая лента есть внизу.

Но за ней придется спускаться.

Ладно. Есть два стула. Одним приперта дверь. Шарлотта могла бы взять второй, поставить на его спинку подушку и прислонить ее к шторе, чтобы штора прижалась к окну. Тогда полоска света исчезнет.

Шарлотта встает, снимает со спинки стула футболку с надписью «Руки прочь от киски Арта», швыряет ее в угол комнаты. Шарлотта поднимает стул. Переставляет его к окну. Берет подушку и устанавливает ее.

Света становится меньше.

Шарлотта. Да. Шарлотта.

Когда-то считавшая себя настоящей революционеркой.

«Все должно измениться. Все».

А теперь? Все изменилось.

Хотя Айрис и сомневается.

«Боже, но есть ведь столько всего, о чем ты должна написать в блоге», – Айрис повадилась говорить это всякий раз, когда замечала Шарлотту возле компьютера.

Шарлотта отправила трех других человек из команды «Арта на природе» по домам еще до карантина.

Зачем ты это сделала? – сказала Айрис.

Им нужно побыть с семьей, – сказала Шарлотта. – И в любом случае мы не должны сожительствовать с таким количеством народу.

Они нам нужны, – сказала Айрис. – Они могут работать из дома? Вы все должны писать о нехватке СИЗ[67]. О запоздалой реакции никчемного и рассеянного правительства, которое никогда, ни минуты, не думало о том, что в конце концов оно будет чем-то управлять. Которое думало только о том, как бы поскорее демонтировать государство. Которое думало, что все будет таким взрывом: они во власти, заколачивают кучу бабла для себя и своих дружков.

Угу, – сказала Шарлотта.

Ты должна писать о том, сколько людей умерло и еще умрет в нашей стране из-за циничной беспечности этого правительства, – сказала Айрис. – Оно говорит, двадцать тысяч смертей – это хорошо. Хорошо!

(У Айрис друзья в Италии, которые рассказали, как быстро развивалась катастрофа.)