Нефть, метель и другие веселые боги - Иван Шипнигов

В резюме я так и напишу: «Опыт письменного интервьюирования глухих бурятских шаманов».

Физиологический очерк

Пожалуй, самое главное из моих сегодняшних удовольствий – своими глазами видеть яркие подтверждения давней догадки о том, что никаких правил, закономерностей и тенденций нет, что стереотипы не отражают ничего, ожидания не оправдываются, а законы не работают. Нет никакой «провинции», нет «столичного образа жизни», нет «народа», «элиты», «прослоек» и «общества», есть бесконечное многообразие форм, в которых отдельно взятые, уникальные и непостижимые люди проживают свою единственную бесценную жизнь. Контрасты и парадоксы, порождаемые этим разнообразием, поражают, пугают и восхищают меня.

Шуре Балаганову для счастья нужно десять миллионов рублей – примерно столько стоит квартира в том районе Москвы, где я страстно, до икоты, мечтаю жить. А недавно из заслуживающих доверия источников я узнал, что в селе Тараса (семь километров от райцентра Бохана по Александровскому тракту в сторону Иркутска, как будто вам это о чем-то говорит) продан дом за двенадцать миллионов. Допустим, у вас в тумбочке образовалось двенадцать лишних… нет, не лишних, конечно: свободных миллионов рублей, вы лениво глянули квартиры в Москве, вам ничего не понравилось, и вы решили купить домик в деревне. Это будет отличный домик, маленький дворец эпохи догнивающего путинизма, двух-, трехэтажный, из веселенького кирпича цвета здоровой печени, с мансардами и башенками, с большим приусадебным участком, кучей хозяйственных построек, баней, бассейном, клумбами, газоном и милой ожиревшей собакой, которая будет чувствовать себя настолько хорошо, что у нее не останется сил, времени и желания гадить на этот газон.

Внутри тоже будет гламур, дизайн, покой и уют. Вы будете выписывать из города друзей, париться в бане и купаться в бассейне (зимой вариант бассейна – снег) до полного посинения, гулять в лесу, собирая землянику и клещей, играть в lown-tennis, запинаясь о собаку, а Анюта в розовом платье отравится грибами и будет долго блевать с крыльца в клумбу с лютиками; по вечерам вы будете сидеть у камина в кресле-качалке с рюмочкой коньяка, вспоминая то, что вы знали когда-то о жизни, о том, что же такое жизнь на самом деле, но забыли – двенадцать миллионов прекрасных вещей вы будете делать в этом доме, но вокруг-то постоянно будет село Тараса, вы понимаете это?

Или что «деревня вымирает». Она, конечно, вымирает, но это смотря какая деревня. За два с половиной месяца работы корреспондентом в муниципальной газете я видел много маленьких сел. Директор сельскохозяйственного ОАО в русской деревне приглашает тебя в офис: наспех сколоченные из неструганых досок двухъярусные… кровати, нары?.. в углу – кто, почему, зачем на них спит?.. Мазут и опилки на полу, на столе среди объедков и мух видавший виды смартфон, кошка спит на печке, прямо на плите, будто решила устроить акт публичного ритуального самоподжаривания и дожидается вечера, когда затопят. Директор не может выговорить некоторые трудные книжные слова типа «Иркутскнефтепродукт», я, молодой поверхностный негодяй, списываю это на фрагментарность образования, но мой собеседник застенчиво жалуется: инсульт. Не могу, бля, после инсульта выговорить некоторые слова: как ебнуло меня, так язык как будто бы заплетается. Дальше, опасно краснея лицом, кроет необязательно матерными, но точно последними словами все на свете: федеральные, местные власти, «интеллигенцию», «Россельхозбанк» (еще одно книжное слово), погоду и технику. Сельское хозяйство душат, кредиты грабительские, работать некому: молодежь вся уехала, а та, что осталась, долбоебы и наркоманы.

В бурятской деревне сразу же начинаются шутки. Все время улыбаясь, директор везет тебя в поле. Подтягиваются трактористы и комбайнеры. «Петька, иди сюда, тут корреспондент приехал! Сейчас будет у тебя это… интервью брать!» Петька, чье лицо – единственный довод в пользу призывной армии, стесняется. Он прячется за сеялку. «Зачем мне интервью… Костю пусть фотает». Костя тоже не упустит свою порцию удовольствия: «Меня-то хули. Тебя в газете пусть покажут: молодой сеяльщик Петр такой-то дунул и перевыполнил план». Смех, веселье, хохмы и прибаутки. Про, собственно, посевную ни слова – зачем, что я понимаю? Я ведь приехал интервью брать.

В польской деревне с говорящим названием Вершина чувствуешь себя соответствующе. Тихие, твердые голоса, простые, умные, сосредоточенные лица, деловитые походки. Контора – аккуратное вытянутое бревенчатое здание, отражающее далеееекое, но все еще различимое готическое эхо. Внутри евроремонт, жалюзи, чистота, скромность, достоинство, грамоты и дипломы. Директор, подтянутый мужчина в строгом костюме, вежливо усаживает в удобное глубокое кресло. «Значит, записывайте. Пшеницы 839 га… Овса 360. Многолетних трав, на силос и сенаж, 780 га. Ячмень нет, не сеяли, он нам не нужен. На силос и сенаж записали? Год назад мы брали один кредит на покупку нового комбайна и вскоре полностью рассчитались. Больше в кредитах не нуждаемся. К посевной мы были совершенно готовы. Да, цены на электричество, конечно, грабительские. Что? Секунду, запишите: особенно хорошо на посеве работали Коновалов и Быков. Не знаю, как в других деревнях, но у нас в последние годы уровень жизни повышается. Вы забыли какой-то из своих вопросов? Нужно записывать, заранее составлять план разговора (мягко, с улыбкой). Поедемте, я покажу вам ферму».

При этом нет никаких «русских», «бурятских» и «польских» деревень, есть невнятная, приблизительная сумма обманчиво похожих людей. В природе нет ни одного близнеца, а все двойники взаимно аннигилируются, если встречаешь их не в литературном пространстве, а в одной комнате. Почему люди живут так-то и так-то, что заставляет их встать и открыть окно? Не знаю. Дальше начинается философия истории Толстого, которая вся – одно простое удивленное «не знаю», потому что знать тут ничего нельзя. Хочется им так, видимо.

А вы говорите – Народный фронт.

В армию

В воскресенье был на настоящих деревенских проводах в армию. Точнее, на «проводинах»; парный аналог этого мероприятия, на котором отмечают возвращение с того света, называется «встречины». Это только кажется, что фольклор, «обряд» и интересно. Как бы я ни ненавидел все устное и народное, как бы меня ни раздражали заплачки и былички, в свадьбах и похоронах я все же могу кое-как различить худенькие ребра древней жесткой структуры. Но в проводинах ничего былинного не было – банальная трагикомическая пьянка.

В армию уходил мой старый неблизкий знакомый. Когда-то мы вместе увлекались гирями, но я поступил в иркутский лицей и быстро бросил это дело, а он продолжил заниматься профессионально и заработал разряд, медали и проблемы с позвоночником, который искривлен у него на девять миллиметров больше допустимого, а от армии освобождают при одиннадцати миллиметрах. Он так и говорил после медкомиссии: вы будете смеяться, но мне не хватило двух миллиметров. Мы не стали смеяться. Я все повторял ему, что после нормальной медкомиссии на сборном пункте его сразу же отправят домой, и поэтому лучше не выпивать все сразу.

Никто особо и не переживал. Столы были расставлены в большой комнате буквой Г. На столах были умирающие салаты, другая невнятная закуска и трехлитровая банка самогонки, заменившая быстро кончившуюся водку. Когда я пришел, вся мужская половина его родственников уже растворилась в темноте, засела в машинах возле дома и лишь изредка, покачиваясь, выползала на свет за зажигалкой. В доме были мы с Масей, несколько местных пацанов, мать героя вечера и одна его очень энергичная родственница. Родственница выпила немало и все тащила нас в ограду танцевать под «Ласковый май» и его современные аналоги, льющиеся из колонок на веранде. Когда мы отказывались, а капелла пела частушки с известным рефреном: