Разведка боем - Василий Звягинцев

– А если не исполнители, а просто охрана при этих?

– И так может быть. Но все равно непонятно, зачем они именно на Хитровке появились, зачем так демонстративно? Неужели в Москве для трех таких людей тихого приюта не нашлось? Думай, Вадим, думай, или мне Мессингу брякнуть, пусть себе забирает дело? Строго говоря, ты ведь прав оказался, а не я. Не наш профиль, мы с гражданами РСФСР работаем, а не с армейской разведкой белых. Как?

– Вот если совершенно честно, Яков Саулович, так бы лучше всего было. Да только меня гордость заела. Вы шахматными задачами не увлекаетесь?

– Некогда мне такой ерундой увлекаться. Тут к бабам сходить времени не выберешь… – Агранов доверительно понизил голос, ухмыльнулся эдак по-свойски, и Вадим кивнул сочувственно, хотя знал, что начальник регулярно бывает в «Бродячей собаке» и в театре Вахтангова, не оставляя без внимания ни одной более-менее смазливой девицы.

– Значит, сами будем продолжать. Постараемся кое-кому нос утереть. А как думаешь, что от завтрашней встречи следует ждать?

– Завтра они проверять будут, как мы их поведение поняли…

– А мы его пока никак не поняли, правильно? Твой полковник нам все ходы забил. Он же аристократ, он нас с тобой презирать должен, быдло мы для него, и если мы таковыми себя и изобразим, то он проглотит. Понимаешь, о чем я? Делаем вид, что поверили, будто он тебя за своего признал, ты скажешь, что получил задание продолжать заслуживать их доверие и что твоему начальству нужна какая-нибудь информация. Правдоподобная. Вместе с ним вы придумаете, что сообщить чекистам, а уж мы потом посмотрим, какую дезу он станет нам давать. По крайней мере, будет над чем работать…

Судя по лицу и тону Агранова, ему собственный план понравился. Он действительно был почти что единственно возможным в данной ситуации. Если бы Шульгин с Новиковым действительно были белыми разведчиками, по направлению дезинформации можно было бы установить круг их истинных интересов. Но Вадиму, который несколько раз встречался с Шульгиным взглядом, не слишком верилось, что он сумеет обмануть полковника. И постепенно у него стал складываться собственный план, делиться которым с Аграновым он считал преждевременным. Ведь если белые на самом деле возьмут Москву…

А Агранов, в свою очередь, произнося вполне уместные в его положении начальника слова и выстраивая схему многоходовой операции, на самом деле подразумевал нечто другое.

Вадиму он верил, и если тот говорил, что встретился со специалистами высочайшего класса, то так оно и есть. Но, передавая свой с ними разговор, Вадим не обратил внимания на важнейшую деталь, запомнил ее механически, но не оценил. «Я приехал сюда из любопытства и снова уеду, когда все кончится». Явно не для красного словца сказано. Скорее всего, тот полковник просто проговорился в азарте. Иначе эта фраза была бы как-то замотивирована и имела бы развитие. Для него же, Якова Агранова, она как раз и есть главная во всей истории. Необходимо любой ценой встретиться с «полковниками» и поговорить откровенно. Он-то не рядовой агент, ему есть что сказать и что предложить. В обмен на соответствующие гарантии и выход на круги и сферы, имеющие возможность вмешиваться в ход мировой истории.

Только беседа должна состояться на его территории и на его условиях.

А на всю подготовку, и теоретическую и техническую, – меньше суток.

Новиков вышел во двор. Время по другим меркам было еще совершенно детское, но здесь стояла уже глубокая ночь. Никаких свойственных большому городу шумов и звуков, не сияют огнями проспекты, бросая на небо бледно-багровые отсветы, и если бы не посвистывали на близких вокзалах паровозы, можно бы было посчитать, что сидишь где-нибудь в уездном городишке, откуда хоть три года скачи, никуда не доскачешь.

Дождь опять прекратился, однако собравшаяся на крыше вода скапливалась в жестяном желобе и время от времени короткая очередь капель звонко плюхала в стоящую возле угла флигеля бочку.

Глаза постепенно привыкали к темноте, и Новиков стал различать ведущую от ворот к флигелю дорожку, побеленные стволы деревьев в саду, навес над дверями каменного сарая, который вполне мог быть каретным. Под этим навесом Андрей и устроился на изрубленной сотнями ударов колоде для колки дров. Место было удобное, даже уютное, не только потому, что защищало от тянущего между постройками сквозняка, но и оттого, что представляло собой удобную огневую позицию на случай внезапного нападения. Расстегнутая кобура «стечкина» привычно оттягивала ремень, зажатая в кулаке трубка в отличие от сигареты не могла выдать его присутствия предполагаемым визитерам, и Новиков мог спокойно отдаться течению мыслей.

Впервые за последние дни он имел возможность подумать о происходящем абстрактно, не отвлекаясь на сиюминутные проблемы.

Настроение у него было смутное. Похожее на то, что бывает утром, в момент пробуждения после новогодней ночи. Вроде и посидели прилично, натанцевались, весело было, никаких глупостей и безобразий не случилось, а вот томит что-то, гнетет. Как бы даже стыдно неизвестно за что, и предстоящий день кажется ненужным, предвещающим неясные пока неприятности. Синдром этот носит название «адреналиновая тоска», но оттого, что известны название и причина, в данный момент не легче.

Бояться ему в обычном смысле было особенно нечего. За исключением, естественно, оговоренного в инструкции к гомеостат-браслету «одномоментного полного разрушения организма». Но такая опасность, хоть и была теоретически возможной, как реальная не воспринималась. Нравственных терзаний он не испытывал тем более. Проведенных в двадцатом году двух месяцев оказалось достаточно, чтобы окончательно утвердиться в правильности своего выбора. То есть при тесном общении с представителями и того, и другого лагеря он удостоверился, что белые, при всех их недостатках, если и заслуживают осуждения, так только за свою недопустимую мягкость и нерешительность в ведении войны. Извиняло их только то, что даже за три года они так и не смогли до конца понять, с какой нечеловеческой силой имеют дело и что на самом деле произойдет, если они эту войну проиграют. Даже красный террор воспринимается слишком многими как явление, пусть и страшное, но ограниченное во времени. А подавляющее большинство населения вообще думает, что если остаться в стороне, уберечься сегодня от риска и тягот личного участия в боях, то дальше как-нибудь обойдется. Да вот хотя бы маленький пример: в Советской России везде расклеены плакаты, с которых неандертальского вида красноармеец свирепо вопрошает: «Ты записался добровольцем?!» А на белой стороне усталый юноша в юнкерских погонах недоумевает: «А почему вы не в армии?»

А сколько сил, нервов и денег потребовалось Шульгину, чтобы убедить Нестора Махно занять пока хоть нейтральную позицию в этой войне за выживание русского народа. Уж он-то, казалось, имел возможность, и не одну, на собственной шкуре испытать коварство и беспринципную жестокость своих «классовых союзников». Да и Врангель, как он сопротивлялся, не желая дать Махно гарантии широкой автономии его «Крестьянской советской республике без коммунистов». Но получилось, слава богу, у Сашки. Два чувала червонцев, десять тысяч винтовок и два миллиона патронов на первый случай вождя анархистов удовлетворили. Теперь такая же работа предстоит с Антоновым, пусть только Берестин пробьет надежный коридор к Тамбову.