Щитом и мечом - Дмитрий Дашко

Если бы не информация, полученная от поручика, я бы поверил в слова Бирона, уж больно убедительно тот говорил. Не иначе, хороший артист пропадает. Однако я ничем не выдал скепсиса, наоборот, прямо-таки засиял благожелательностью, даже поддакнул:

– Для меня это честь, ваша милость.

Бирон благосклонно опустил подбородок.

– Человеку вашего склада не составило бы большого труда понять, что наша встреча вызвана отнюдь не праздным любопытством с моей стороны.

– Признаюсь, именно так я и подумал, как только узнал, что вы желаете меня видеть.

– Значит, я не ошибся. Вы именно тот, кто мне нужен.

Бирон отпустил слуг, мы остались наедине. В последний миг для меня принесли ещё один раскладной стульчик, и я с разрешения хозяина с большим удовольствием сел. Всё же ноги не казённые, поберечь надо.

– Хочу попросить вас, сударь, дабы вы сослужили мне службу. Благосостояние моей фамилии зависит от расположения императрицы. Покуда государыня наша привечает моего брата, я могу быть спокойным за себя, за Густава[20], что командует Измайловским полком. Но… на этом свете нет ничего постоянного. У каждого из нас хватает врагов и явных, и тайных. С явными мы сами как-нибудь управимся, а вот тех, кто злобу наружу не показывают, но норовят ударить исподтишка… тут уже без сторонней помощи не обойтись.

– Так чего же вы от меня хотите, ваша милость? Я так и не понял, в чём будет заключаться моя служба.

– Мне нужно немногое… Если вы найдёте человека, который затаил против кого-либо из нас зло, постарайтесь сделать так, чтобы козни его расстроились. Ну и обязательно поставьте меня в известность. Я в свою очередь позабочусь, чтобы награда была по заслугам. Как видите, ничего мудрёного.

Он окинул меня внимательным взором, а я ощутил, как внутри меня закипает злость. Если Карл Бирон думает, что всё на свете покупается и продаётся, то я его разочарую.

– Другими словами, вы хотите, чтобы я служил вам, а не России?

Бирон едва не поперхнулся. Он глубоко вздохнул и процедил едва ли не по слогам:

– Вы считаете, что интересы моей фамилии могут пойти вразрез с интересами России?

– Сие мне неведомо.

– Не слишком ли вы забываетесь, господин следователь? – В его устах моя должность прозвучала как грязное ругательство.

– Никак нет, сударь. Вы хотели прямоты, вы её и получили. Я присягал на верность России и государыне-императрице. Вам, простите, присягнуть не могу.

Я напрягся, ожидая любого развития событий. Несмотря ни на что, я не прогибался в прошлой жизни, не стану и в этой. А дальше посмотрим.

На темном сухом лице Бирона обрисовались скулы. Собеседник помедлил с ответом, а потом произнёс тоном, которым можно было бы заморозить реку:

– Я вас понял, Елисеев. Жаль, что у нас ничего не получилось. Мне казалось, что вы более благоразумны. Второго подобного предложения не будет.

– Мне тоже жаль. Но по-другому ответить не могу.

– Воля ваша. А теперь не просьба, а предупреждение: не открывайте подробности нашей встречи Ушакову и вашему начальнику. Иначе рискуете оказаться без языка, а то и вовсе без головы.

– Не надо мне угрожать, – угрюмо произнёс я.

Карл Бирон едва не позеленел от злости и стал жадно ловить воздух.

– А ты наглец, Елисеев, – наконец прошипел он. – Думаешь, управы на тебя не найдётся?

– Отчего ж… Со всяким совладать можно, я не исключение. Только нужно ли это вам, сударь? Кто вы и кто я? Стоит ли тратить на меня время?

Немного успокоившись, собеседник вновь перешёл на вы.

– Да, всё верно. Можете идти. Вас отвезут, куда пожелаете.

Он указал перстом в направлении к дому.

– Не заблудитесь?

– Нет. Был рад нашему знакомству.

Я по-армейски щёлкнул каблуками и пошагал. Возле дома меня действительно дожидался экипаж. Правда, поручика уже не было, ускакал в полк, но шпагу мне возвратили. Я с удовольствием вернул её на перевязь, снова почувствовав себя человеком.

Затем поманил пальцем ливрейного лакея, ласково взял его за кружевной ворот.

– Скажи, любезный, это ведь ты для своего хозяина псов цепных ищешь?

– Простите, господин, не понимаю, – пролепетал тот.

– Всё ты понимаешь. По глазам вижу. Это ты нанимал татей, чтобы они за домом итальянки следили, а потом её выкрали. Ну? Я прав? Только не лги мне, касатик, я ведь из СМЕРШа, всё равно правду из тебя с душой вместе выну.

Ошарашенный лакей закивал.

– Молодец, – удовлетворённо произнёс я и отправил ударом в челюсть его в нокаут. – Вдругоряд будет наукой.

Ко мне кинулось несколько челядинцев, но я выразительно похлопал по эфесу шпаги. Это их остановило.

– Всё, мужики, хватит! К вам это никакого касательства не имеет.

С этими словами я забрался в карету и захлопнул за собой дверцу.

Возвращаться на службу не хотелось, но комиссар вряд ли поймёт, если я не явлюсь к нему с немедленным докладом.

Решено! Еду в канцелярию!

Карета прокатила мимо меня, громыхая по мостовой, но я не слышал ни звука. Звуки и краски исчезли, словно в старинном чёрно-белом кино. Вот только я не сижу в полумраке зрительского зала и не смотрю шедевр братьев Люмьер. Сегодня я один из режиссёров-постановщиков происходящего.

На миг колыхнулась занавесь, чей-то лик прильнул к слюдяному окошку кареты. Я не разглядел, чей именно, но был твёрдо уверен: это Барбарела бросила на меня прощальный взор. Больше мы никогда не увидимся. Она уехала в Италию, навсегда, и какая-то частичка меня укатила вместе с ней. Расставание – маленькая смерть. Хотя… чего переживать? У неё всё будет хорошо. А я тоже как-нибудь устроюсь.

Отпущенные итальянцам двадцать четыре часа истекли. Надо отдать иезуитам должное: они сумели уложиться. Столь стремительных сборов мне прежде не доводилось наблюдать.

Карета скрылась за поворотом прямой как стрела улицы и исчезла из виду.

Снова включился звук. Я услышал разговоры людей, направляющихся к торговым рядам, шум солдатских башмаков, шелест плащей, колыхание юбок, противный крик парящих чаек, лай цепных псов, скрежет колёс, переливистый колокольный звон. Вновь увидел все пятьсот оттенков серого петербургского неба и крохотные лучики пробивающегося из-за туч солнца.

Стоявший рядом Иван хлопнул меня по плечу.

– Ты снова полон печали, братишка. Эта женщина оставила след в твоей душе?

– Я никогда не любил её, но сейчас мне почему-то грустно. Наверное, я просто устал.