Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

Слава богу, она дала ему пощечину и приказала убираться. И тогда наконец он стал Малькольмом, которого я узнавал по рассказам Джона: злобным, беспощадным, жестоким, богатым.

Я закрыл дневник и зевнул.

Я получил еще одно письмо от своей бабушки Мариши с обещанием приехать и заменить маму на репетициях в ее балетной школе.

«Жду не дождусь, когда я смогу каждый день видеть моего внука и передавать ему свой опыт», – писала она.

Мама была не особенно довольна, потому что они с мадам Маришей никогда не были в теплых отношениях, и это меня беспокоило. Я любил их обеих и желал бы, чтобы и они обе любили друг друга.

Мы все ждали мадам к обеду, а она запаздывала уже на час. Она позвонила и попросила не встречать ее, так как была независима и не привыкла, чтобы ради нее жертвовали временем. Тем не менее мама помогла Эмме приготовить праздничный обед, и вот теперь он остывал.

– Бог мой, как женщины непредусмотрительны, – пожаловался папа, в десятый раз взглянув на часы. – Если бы она позволила мне встретить ее в аэропорту, мы бы уже были на месте.

– Не странно ли с ее стороны такое опоздание, – с насмешливой улыбкой заметила мама, – когда она всегда так строго требовала от студентов пунктуальности?

В конце концов папа пообедал один и поспешил по своим делам, а мама удалилась в свою комнату работать над книгой.

– Барт, пойдем поиграем, – предложил я. – Может, в шашки?

– Нет! – выкрикнул он, сидя с напряженными черными глазами в углу. – Я бы желал, чтобы с этой старухой случилась авиакатастрофа.

– Это низко, Барт. Почему ты всех так ненавидишь?

Он ничего не ответил, только продолжал глядеть на меня.

Зазвонил дверной колокольчик. Я побежал открывать дверь. Там стояла бабушка, улыбающаяся и… растрепанная.

Ей было около семидесяти пяти лет, она была седая и сгорбленная. Иногда ее волосы были окрашены в угольно-черный, иногда в них проглядывала седина. Барт сказал, что это делает ее похожей на хорька или нерпу. Он думал, она нарочно смазывает волосы маслом. Но когда она с порога порывисто обняла меня, мне она показалась прекрасной. По ее щекам побежали слезы. А на Барта она даже не взглянула.

– Джори, Джори, какой ты стал красавец, – проговорила она.

У нее был такой огромный пучок волос, что мне показалось, это шиньон.

– Можно, я буду называть вас бабушкой, пока мы дома?

– Да-да, конечно, – закивала она, как птичка. – Но только когда с нами больше никого нет, слышишь, Джори?

– Здесь Барт, – напомнил я ей, чтобы она с ним поздоровалась.

Она редко бывала деликатной. Они с Бартом не любили друг друга. Она коротко кивнула Барту, а потом вовсе перестала обращать на него внимание, будто его здесь и не было.

– Я рада, что у нас есть несколько минут поболтать наедине, – снова заговорила мадам, обнимая меня.

Она потянула меня к софе, и мы с ней уселись, а Барт остался в своем темном углу.

– Джори, когда ты мне написал, что этим летом снова не приедешь, я заболела от горя, правда заболела. Я начала прикидывать так и этак и решила, что с меня довольно; я вижу своего любимого внука всего раз в год, а тут и того меньше. Поэтому я решила продать свою танцевальную студию и приехать помогать твоей матери. Конечно, я отдавала себе отчет, что это ей может не понравиться, ну и что с того? Я не могу ждать два долгих года, чтобы увидеться с единственным моим внуком. Полет был ужасный, – продолжала она. – Все время болтанка. Меня еще и обыскали, будто я преступница. Перед посадкой мы несколько минут кружили, ожидая разрешения на посадку. Меня начало тошнить. Наконец, едва не израсходовав топливо, мы сели, но так, что я едва не сломала шею. Боже милостивый, ты бы слышал, что шофер в аэропорту запросил за машину! Он, видно, думал, что я – куль с деньгами. Раз уж я решила здесь осесть, я куплю себе собственную машину. Не новую, нет, а добрую старую машину, которая понравилась бы Джулиану. Говорила ли я тебе когда-нибудь, что твой отец любил возиться со старыми машинами и они у него превосходно бегали?

Бог ведает, сколько раз она мне это говорила.

– Так вот, я заплатила этим вымогателям невероятную цену в восемьсот долларов, села в мою собственную красную машину и направилась к вам, ориентируясь по карте. Я была так счастлива, что увижу тебя, мой любимый внук, единственный наследник Джорджа. Это было почти такое же волшебное чувство, как тогда, когда твой отец был еще юношей и, бывало, прибегал ко мне счастливый и гордый, чтобы покатать меня на машине, которую он спас с городской свалки!..

Ее черные глаза сверкали; она вновь покорила меня своей горячей привязанностью, своим темпераментом.

– И как все старые люди, раз начав отсчет воспоминаниям, я предаюсь им без удержу. Твой дед был страшно счастлив, когда родился Джулиан! Это был счастливейший день в его жизни. А я держала твоего отца на руках и глядела на своего мужа, такого же красавца, как Джулиан и как ты. Я готова была лопнуть от гордости, что в том своем возрасте дала жизнь ребенку, первенцу, появившемуся на свет так легко, – и таким легким, замечательным ребенком он был с самого рождения!

Я хотел было набраться храбрости и спросить, в каком же именно возрасте она родила моего отца, но не осмелился. Вероятно, вопрос этот стоял у меня в глазах, потому что она сказала:

– Не твоего чертова ума дела, сколько мне лет, – и порывисто поцеловала меня. – Да, но ты выглядишь даже лучше, чем твой отец в таком же возрасте. Я и не думала, что это возможно. Я всегда говорила Джулиану, что он будет выглядеть лучше с загаром, но он вечно возражал мне и даже нарочно оставался ненатурально бледным.

Грусть заволокла ее глаза. К моему удивлению, она взглянула в сторону Барта, и, к еще большему удивлению, я увидел, что он заинтересованно слушает.

Она снова была все в том же черном платье, поверх которого было накинуто болеро из леопардовой шкуры, видавшее лучшие дни.

– Никто по-настоящему не знал твоего отца, Джори, так же как никому на самом деле он не принадлежал. Никому, кроме твоей матери.

Она вздохнула, помолчала и снова начала говорить, будто хотела выговориться, пока не вошла мама:

– Итак, я решила получше узнать сына моего Джулиана. Я также решила во что бы то ни стало добиться твоей любви, потому что я никогда не была уверена в любви Джулиана ко мне. Я все время повторяю, что сын, рожденный от союза Джулиана с такой женщиной, как твоя мать, должен быть превосходным танцором и даже без тех недостатков, что имел Джулиан. Твоя мать очень дорога мне, Джори, очень дорога, хотя она и не желает в это верить. Я признаю, что временами дурно с ней обращалась. Она принимала это за мое истинное к ней отношение, хотя это были всего лишь вспышки злости, потому что мне казалось, будто она недооценивает моего сына.