Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев

— О, да-да, конечно.

— Отлично, господин Фэн. Мы пришли. Жду вашего звонка.

— Спасибо, Саша. Я думаю это произойдет в ближайшие дни.

— Жду. Всего вам наилучшего.

— До свидания.

— Спасибо, Галочка, — сказал Евгений Викторович и обнял ее за плечи, — Костя мне рассказывал, как блестяще ты сыграла свою роль. Блеснула еще одна грань в твоих талантах.

— Женя, ты всё смеешься надо мной, — улыбнулась Галя и, откинув голову, внимательно и испытующе посмотрела на него. Так, как когда-то посмотрела на Петра Григорьевича, впервые увидев его и почувствовав его интерес к ней. Он почувствовал, как напрягается, как молодые гормоны весело пришпоривают его: вперед, вспомни, как тебе было хорошо с ней, как прижимал к себе, чувствуя жар ее возбужденного и такого податливого тела. Медленно, осторожно, он прошелся пальцами по ее позвонкам, ощупывая каждый из них, с сожалением оставляя их, чтобы спуститься к следующему. Это был их пароль, условный стук в дверь. Галя выгибалась под его прикосновениями. Пароль был принят. Он поднял ее на руки и понес к кровати. Он не мог понять, почему он покачивается. То ли из-за ее пышущего жаром тела или от возбуждения. Господи, пронеслось у него в голове, если бы Петя, я, мы… если бы…

Он бережно опустил ее на постель и с трудом разделся, так он был возбужден. Еще мгновенье, и он начнет с того, что они всегда делали, когда оставались одни. Но в эту самую секунду что-то вдруг щелкнуло в его мозгу. На краденом теле едешь, пронеслась в его голове гадко-холодная мыслишка, далеко ли на нем ускачешь… И словно не было никакого возбуждения, словно не было только что никакой свирепой эрекции, которая гнала его вперед к постели и прекрасной страстной женщине, с которой так сладостно они любили друг друга. В том-то и дело, вдруг отчетливо произнес какой-то голос, не поймешь, то ли его, то ли чей-то еще. То был настоящий человек, влюбленный в настоящую женщину. А теперь… Женщина была та же, и смотрела на него с испуганным недоумением, а вот Евгений Викторович, Женя, был уже другой. Был ведь это не настоящий ее любовник, а фальшак. И не нужно было никаких сложных экспертиз, чтобы определить, не подделка ли. Подделка, подделка. Элементарнейшая подделка. Фальшак, как говорят музейщики. Никчемный в сексуальном отношении человек, решивший въехать в половой рай на чужих гормонах. И чем яснее он понимал, что и в новом теле он в постели превращается в немощного Петра Григорьевича, тем безысходнее казался ему тупик, в который он забрел. Конечно, сколько-то времени можно откупаться от нее «солнышком» и якобы понятной обоим мыслью о том, что это все-таки предательство того человека, с которым она прожила почти пять лет, что время всё лечит и подобными заклинаниями… Но он-то чувствовал, боялся, знал, что ничего время не вылечит, и ни в чем не повинный покойный Петр Григорьевич будет всё время лежать третьим в их кровати, превращая ее из ложа любви в камеру пыток. Умнее-то всех оказался удельнинский гений Семен Александрович. Уж он-то знал, что не сможет жить с таким грузом. С убийством, да, с убийством, друг мой, привыкай к этому слову. И он-то спел свою лебединую песнь, заплатив высокую цену за преступную гениальность, и спит сейчас спокойно на своем еврейском кладбище рядом с матерью. А он…

Даже не поворачивая головы, Евгений Викторович прекрасно видел Галю. Телом, затылком чувствовал ее опечаленный взгляд. Уж кто-кто, а она-то знала, что значат эти внезапно разжатые объятия, это чувство тягостной неловкости, когда и спросить ничего нельзя, потому что любой вопрос может показаться оскорблением. Вот отчего Петя, я, мы всё пытались выискивать в ней и скованность, и отстранение, и холод. Себя пытались оправдывать, всё цеплялись за это жалкое оружие импотентов. Бедная Галя, она-то в чем виновата? И как ей объяснить, что произошло и что, увы, скорей всего, и будет происходить? Нельзя даже представить себе. Нет уж, единственное, что он может сделать для этой, в сущности, верной, доброй и красивой женщины — это ни за что и никогда даже не пытаться затягивать ее в болото безумия.

— Галочка, — печально сказал он, — ты ни в чем не виновата. Ты должна понять, что это целиком моя вина…

— Не мучай себя, Женя. Никто ни в чем не виноват. Ты не только дал мне силы не сойти с ума, когда Петя даже не хотел смотреть в мою сторону, и мне казалось, что я какая-то предательница, которая не хочет, не может понять состояние мужа. Ты и теперь верный друг, а это, поверь, в миллион раз важнее для меня, чем просто трахнуться с кем-нибудь. Я ведь теперь, — невесело ухмыльнулась она, — богатая вдовушка. Могу выстраивать любовников в очередь. Чтоб номерки писали на руках химическим карандашом, как писали когда-то в очереди за колбасой, мне мама рассказывала. У нас в Рыбинске вообще жрать нечего было. Картошкой где разжиться — уже была удача…

— Храни тебя господь, солнышко, — сказал Евгений Викторович, и Галя посмотрела на него почти с испугом. Наверное, произнес он слово «солнышко» совсем так же, как Петя. Как я…

— Садитесь, Оля, — Исидор Исидорович открыл дверцу своей «гран витары». — Оля, я не ошибся?

— Нет. Я действительно Оля. Ольга Игнатьевна Филева.

— Яков Борисович попросил меня подбросить вас до Москвы. Я еду в офис.

— Спасибо. С кем имею честь?

— Меня зовут Исидор Исидорович. Что вы так на меня смотрите? В миру я был Игорем Сидоровым и очень страдал от того, что ничем не выделяюсь. Ни внешностью, ни именем. А потом, как-то подписав статью «И. Сидоров», превратился сначала в Исидорова, а потом уже коллеги сделали меня Исидором Исидоровичем.

— И что? — спросила Оля. — Помогло?

— Еще бы! Сидоровых много, а Исидоров Исидоровичей на всей территории Российской Федерации, как я выяснил, всего один. Очень зауважал себя. А когда посмотрел в зеркало и увидел, что мои маленькие черные глазки к тому же блещут, оказывается, умом, я просто влюбился в себя.

— И что, со взаимностью?

— До гробовой доски, — улыбнулся Исидор Исидорович. — А вы… просто к господину вице-президенту изволили приезжать или будете у нас работать?

— Не знаю еще, Яков Борисович действительно звал меня, но я бы хотела сначала представить себе, что у вас за атмосфера и что я могу у вас делать. Ну, не считая, разумеется, принятия поклонения и восхищения мужской части вашей лаборатории.

— Боже, Ольга Игнатьевна, я уж и забыл, что на свете бывают такие скромницы. — Они посмеялись, и Исидор Исидорович спросил: — А вообще-то у вас специальность какая-нибудь есть?

— Я аспирантка мехмата МГУ и специализируюсь на теоретических проблемах миниатюризации в информатике.

— О, это уже совсем близко к нам.

— К сожалению, я чувствую, что захожу в тупик. То есть не сама я, мне до тупика еще далеко, а всё наше неуемное стремление к миниатюризации. Уменьшить-то любой носитель информации уже не фокус, скоро можно будет на рисовом зернышке записать всю Британскую энциклопедию, а вот как работать с этим зернышком без мощных микроскопов и манипуляторов — вот в чем проблема. А то ведь в одной какой-нибудь крошечной паршивой хромосомке информации хранится столько же, сколько ее в четырех тысячах толстенных томов. Представляете, какие библиотеки мы таскаем на себе? Куда там Ленинке. А ведь начиналось-то всё с гигантских вычислительных машин. Помните, американский ЭНИАК, построенный в сорок шестом году, занимал несколько комнат и потреблял энергии что небольшой городок. А сегодня любой ноутбук, да что ноутбук, нетбук или даже карманный коммуникатор во много раз мощнее и быстрее своего громоздкого предка. Но пальцы-то человеческие не уменьшишь, и глаза не увеличишь. И сегодня уже трудно управляться с маленькими клавиатурами. Вот я и боюсь, что вскоре нам придется не столько уменьшать размеры наших приборов, сколько уменьшать размеры людей.