Сицилия: Сладкий мед, горькие лимоны - Мэтью Форт

«О, Боже! О, Боже! О, Боже!» — произнес Крот, герой сказки «Ветер в ивах», когда понял, какой обед предстоит ему на пикнике с Крысенком.

Я чувствовал себя точно так же.

Каждое блюдо сопровождалось подробной информацией и объяснениями относительно его происхождения, ингредиентов и способов приготовления. Жареные зеленые перцы. Мы не жарим ни красные, ни желтые перцы, а только зеленые. Красные и желтые перцы жарят в Катании, а здесь — нет. Только зеленые, удлиненной формы, остроконечные. Они называются corneto di tow, что значит бычьи рога. Мелина, у тебя остался зеленый перец? Я хочу показать его Маттео. Видите? Самый настоящий рог.

Zucchine a coniglio, цуккини под кролика — еще одно очень вкусное блюдо. В нем нет ни капли крольчатины. Это то же самое, что spaghetti con le sarde scappata. кролик смылся. Вместо крольчатины в нем цуккини. Разумеется, не старые. Особенные, длинные, которые режут соломкой, а потом соломку солят и сушат на солнце, и она становится очень плотной и тягучей. Чтобы ее съесть, ее сначала нужно размочить в большом количестве воды и приготовить ее с сушеным виноградом. Нет, не с изюмом, а с виноградом, который вы сами высушили на солнце. К цуккини и винограду добавляют нарезанные зеленые оливки, немного лука, соуса и масла. Это блюдо называется zucchini a coniglio, потому что оно имеет вкус крольчатины.

После этой «ознакомительной экскурсии по ланчу» Нато, Франко и Энцо с каким-то таинственным видом повели меня куда-то через оливковую рощу. Интересно, какому древнему и не известному мне ритуалу меня подвергнут? Наконец мы подошли к старому раскидистому дереву, полному жизни, несмотря на то что в его стволе было огромное дупло, в котором я мог спокойно стоять во весь рост. Мне дали кусочек жареного хлеба, посыпанный солью и майораном и пропитанный оливковым маслом — «с этого дерева», и я съел его, стоя в дупле. Так я получил благословение от дерева. Мы вернулись в дом в отличном настроении.

Вода для пасты была готова, и наступила очередь макарон, разумеется, домашнего изготовления, похожих на мокрое белье, вязких и дряблых. Вода вовсю бурлила. На часах было без пятнадцати час. Немного позднее мы уселись за стол, и на пластиковых тарелках нам подали пасту с рагу — телятиной, Маттео, — посыпанную соленой рикоттой из коровьего молока. Никакого тертого пармезана здесь нет. Видите ли, Маттео, в Неброди очень много коров. У нас есть и козы, и овцы, но в основном рикотту здесь делают из коровьего молока. Она более ароматная. Мне показалось, что рикотта не только более душистая, но что у нее и вкус мягче, чем у пармезана. И подумал, а съем ка я вторую порцию, хоть мне было и страшновато: ведь неизвестно же, сколько еще блюд предстоит попробовать.

Но макароны были такие вкусные и так легко проскальзывали в желудок! Устоять невозможно!

Расправившись с макаронами, мы принялись за кушанья, которые уже стояли на столе, когда я приехал, и которые я назвал бы «постпаста». Я заметил, что все брали очень немного: ложечку пепперони и картофеля, несколько кружочков колбасок и баклажан, поджаренных на гриле. И никто не пил много вина, ограничивались несколькими глотками из пластикового стакана. Но, по мере того как тарелки пустели, на них снова что-нибудь появлялось. Не было никакой спешки, никакой суеты. Не спешите, Маттео. Расслабьтесь. И я расслаблялся.

Время от времени дети убегали из дома поиграть, потом возвращались на «дозаправку», а их родители все разговаривали и разговаривали. Чем больше они ели, тем больше говорили, сопровождая свою речь жестами, столь же выразительными, как и их голоса. Едва ли за целый день была хоть минута, когда один, два, три голоса не вовлекались в хор, не менее «оперный», но гораздо менее драматичный, чем стволы оливковых деревьев в саду. Глядя на них, легко можно было понять, почему итальянский язык стал главным языком оперы. Дуэты, трио, квартеты — все это привычная для итальянцев форма общения.

Только ни Нато, ни Мелина, ни Энцо, ни Габриэлла, ни Франко, конечно же, не говорили по-итальянски. Они вели беседу на сицилийском, и в их речи было столько шипящих звуков, проглоченных гласных и диалектизмов, что я нередко терялся. Каждый раз они останавливались и терпеливо и доброжелательно объясняли мне, о чем только что сказали, прежде чем снова затеять какую-нибудь дискуссию или пуститься в воспоминания, которые их объединяли. Они хохотали и смеялись, а я просто наслаждался этим пиршеством.

В том, что касалось разговоров, не было никакой дискриминации и никакой иерархии. Всех ораторов выслушивали с одинаковым взиманием и засыпали вопросами. Когда же дело доходил до еды, в ход вступало традиционное разделение труда. Мужчины следили за костром. Женщины готовили и мыл посуду. Попытавшись помочь собрать тарелки, после того как было съедено одно блюдо, я получил вежливый, но решительный отказ. Мужчины посмотрели на меня так, как смотрят на человека, позволившего себя сомнительную шутку во время обеда в Ротари-клубе[63]. Позднее я поинтересовался, чем занимаются женщину. Мой вопрос вызвал дружный хохот.

— Мы работаем дома, w за всех ответила Розалия, — и нам приходится гораздо Труднее, чем мужчинам у себя на службе.

Мелина добавила, что на Сицилии высокий уровень безработицы. Они живут в бедной провинции, где даже многие мужчины не могут найти занятие, что уж говорить о женщинах?

— Как бы там ни было, — заключила она, — мы не жалеем об этом. Кто-то ж должен заботиться о детях и готовить еду.

Интересно, как были восприняты в Англии эти отнюдь не современные взгляды.

Тем временем пришла Пора второго блюда с пастой — тальятелле с соусом из конских бобов, обильным, густым, мягким и имеющим вкус орехов. И очень сытным. Несмотря на это, Франко ел без остановки. Он не был толстым. Он производил впечатление крепкого и сильного мужчины, но, не переставая, ел с самого начала застолья: еще немного цикория, еще одна ложечка цуккини, еще кусочек колбасы, вторая порция лагаци.

Я был потрясен. Вот это настоящий едок! Рядом с ним я чувствовал себя дилетантом. Он продолжал поглощать разную другую еду и тогда, когда мы перешли к жареным каштанам и грецким орехам, и на его тарелке появились горы скорлупы.

Мне всегда казалось, что поедание каштанов — коллективное занятие. Это своеобразный ритуал: ты разбиваешь скорлупу, снимаешь ее и осторожно вынимаешь слегка обуглившуюся, желтоватую, хрупкую сердцевину. Оказалось, однако, что в Неброди каштаны — предмет дискуссий.

— Каштаны — они и есть каштаны, — удивлялся я.

Нет, нет. Есть каштаны разных сортов, и те, что растут вокруг Петино, лучше тех, что растут вокруг Тузы.

— Я видел много каштанов вокруг Сан-Джузеппе-Ято. — Мои слова прозвучали как возражение.

— Даже каштаны Тузы лучше тех, что растут вокруг Сан-Джузеппе-Ято, — закричали они.

К грецким орехам были поданы яблоки. Они называли их на сицилийском диалекте puma (версия французского словаротте — яблоко). И я произнес монолог в защиту английских яблок и сказал, что там, где я живу, в Глостершире, выращивают девяносто разных сортов. Мои слова произвели на них впечатление, но были восприняты с некоторым недоверием, а мне стало неловко: можно было подумать, будто я считаю, что их яблоки хуже английских, что прозвучало бы крайне невежливо с моей стороны.