Иные города - Нина Линдт

— Она моя, — твердо сказал демон. От перекатов его голоса мурашки побежали по телу Насти.

— Твоя? В этом мире нет ничего твоего. Все либо наше, либо Его. Тебе придется выбрать, на чьей ты стороне.

— Я давно выбрал. Разве не помнишь? «То частица духа Моего, оберегать ее в каждом из их…» Вот что я выбрал.

Азазелло вдруг взвился в столпе пыли, рыкнул прямо в лицо графа:

— Оберегать! Да как же! Ты же сеешь по земле смерть, ты самое страшное для них, именно тебя они проклинают. Все, что ты делаешь, оборачивается для них бедой. Или ты не знала?

Морда Азазелло резко повернулась к Насте, а та по-детски втянула голову в плечи.

— Он — причина изгнания людей из рая, твой демон-искуситель.

— Пошел вон! — Граф махнул рукой, и Азазелло исчез. От гнева глаза графа стали совершенно желтыми, словно те вспышки золота, что иногда мелькали в них, взорвались светом.

Воцарилось молчание. Настя сосредоточенно перебирала крупицы информации, пытаясь собрать мозаику целиком. Кто же этот падший ангел, что сидит сейчас рядом с ней и смотрит в окна так спокойно и невозмутимо, словно поболтал с прохожим, а не с демоном?

Золотистый свет в его глазах медленно угасал. Граф Виттури встал, повернулся к ней и протянул руку. Обычный красивый мужчина. Снова земной, снова обольстительно прекрасный.

Он помог ей встать со скамьи. Только сейчас Настя поняла, как ослабли ноги. Ощущение зыбкости всего реального еще не растворилось вместе с Азазелло в воздухе. Реальным был только тот, кто удержал ее, прижал к себе, взял ее тяжелую пшеничную косу и задумчиво взвесил в руке. Ее пальцы крепко вцепились в мягкую кожу его куртки. Когда он заговорил, такая истома овладела ею, что, не держи демон девушку крепко, она бы не выдержала и упала.

— Запрет. Вот что притягивает. Так уж устроен человек: если хочешь, чтобы он всей душой желал чего-то, запрети ему. Не правда ли, сложнее не слушать мой голос, если тебе запрещают? Я знаю… Я знаю, что запрещают. Они боятся меня. Для них я все равно зло, какими бы благородными ни были мои намерения. Я лишь поддерживаю хрупкое равновесие, но они знают, что с тебя я могу все потребовать сполна. Слишком тесно переплелись наши пути, чтобы я не захотел твою душу. Не так ли? Ты знаешь, что происходит, когда уступаешь желанию заключить сделку? Ты получаешь то, чего алчешь. Так что же для тебя — самое страстное желание? — Он приподнял ее лицо за подбородок и вгляделся в зеленые глаза. — Горы золота ничто для тебя, ты их даже представить не можешь. Этим я тебя не соблазню. И власть тебе не нужна, ты не из этого теста слеплена. И знания великие, которыми я могу наградить тебя, не станут соблазном, ведь твой соблазн вещественен и осязаем. Не так ли? Ты желаешь меня. Я твой соблазн, и ты знаешь, что можешь погибнуть, знаешь, что это запрещено — желать демона, желать исчадие ада, сгорать желанием по такому, как я. Но потому с каждым разом ты слабее рядом со мной. Страх притупляется, а желание растет. Ты знаешь, что я могу дать тебе возможность почувствовать вечность, на мгновение стать бессмертной, познать то удовольствие, которое не дано человеку. Ни один наркотик, ни один грех, ни одно наслаждение не сравнится с тем, что дам тебе я. Ты дрожишь, но не можешь убежать, хочешь оттолкнуть, но твои руки ищут меня для объятий. Вот в чем твоя слабость. Вот в чем мое господство. Я говорю тебе: Анастасия, ты погибнешь. Если хочешь познать все это, ты отдашь мне душу. И погибнешь. Маленькая девочка пропадет в темном лесу, потому что доверится волку. Я тебя сожру. Моя черная тьма накроет твой дрожащий огонь. И ничего не останется. Я знаю, что не смогу не разрушить тебя. И не остановлюсь. Не смогу остановиться. И потому я запрещаю тебе приближаться. Запрещаю себе приближаться — и не могу не желать близости с тобой, потому что я хищник. Я создан, чтобы разрушать, я разрушу, уничтожу тебя. Слышишь?

Он говорил это ей на ухо, тихо, обнимая, прижимая к себе, и она умирала от желания, хотела его, жаждала быть поглощенной. Он требовательно и нежно прикусил мочку уха, и она задохнулась от адреналина, вырвавшегося в кровь. Ее тело не желало больше бороться, оно хотело добиться одного — подчинения зову, что звучал в каждом ударе сердца. Гибель казалась призрачной, а наслаждение было осязаемым. Его губы слегка касались ее виска, и дрожь, которой она отзывалась на ласки, казалась ему дрожью раненой антилопы в когтях льва. Кровь багряным заревом застила глаза, она слышала биение своего сердца, горячее желание тела, и преодолеть эту тягу было невозможно. Разорванная надвое душа и поделенное надвое сознание испуганно застыли: стремление слиться с ним и погибнуть одолело сопротивление и страх погибнуть. Она наслаждалась звуком его вкрадчивого голоса, вплетая пальцы в его кудри, запрокинув голову, подставив шею. Казалось, что связующая нить, тянувшая ее к нему, наконец-то достигла своего высшего натяжения. Ноги подкашивались от слабости, словно демон пеленал ее в кокон своего голоса, прежде чем напиться.

«Зачем же тогда эта связь, только для того, чтобы исчезнуть?» Ох, как резанули эти слова, болезненно ярко вспыхнули на краю сознания! И вслед за этим, несмотря на то что она пыталась не слышать, заговорило ее сознание: «Помни! Ты можешь, Настя! Вспомни!» Она отворачивалась, пыталась оттолкнуть прочь эти мысли-призраки, которые пытались удержать ее от гибели.

— Нет! — Девушка вдруг вырвалась из объятий, тяжело дыша, оттолкнула мужчину. Но ноги были слабы. Потеряв опору, она упала на скамью. Боль вспыхнула во всем теле. Оно противилось ее решению, не хотело отдаляться от графа. Белая болезненная вспышка ярко озарила сознание, словно голову раскололи надвое. Настя закрылась руками и застонала. Слезы боли, стыда и отчаяния полились из глаз. Она хотела его. Она желала его больше всего на свете. До боли. И до боли ясно понимала, что в любом случае не сможет выжить. Жизнь без него пуста. Жизнь с ним ярка, но слишком коротка.

«Помни, Настя!» Что за голос, непреклонный, холодный, равнодушный? А она хотела слышать другой: терпкий, горячий, соблазняющий. И девушка закрыла руками уши, зарычала, чтобы ничего больше не слышать. Тело болело, болела душа. Она была словно храбрый белый парусник, гонимый волнами в мятежном темном море.

Граф смотрел на нее, маленькую и плачущую, но не чувствовал сострадания. Сострадание ему было неизвестно. Настя должна усвоить урок. Слишком слаба, уступчива, мягка: она должна измениться. Но все же, даже слабенькая, выстояла! Он не ошибся.

Когда боль утихла, Настя подняла голову и поняла, что граф ушел. Стало обидно из-за того, что он не захотел ее утешить, и неловко из-за того, что она так бурно отреагировала. Растерянно поднялась и огляделась: недалеко отсюда находилось кафе Пепе. Словно пьяная, Настя неуверенным шагом отправилась в единственное место, которое до сих пор оставалось островком спокойствия. Она так и не придумала, что скажет: боль кольцом, как венцом, сжала голову, и каждый шаг болезненно в ней отдавался.

Пепе заканчивал уборку, до блеска натирал барную стойку. При виде Насти, бледной тенью вплывшей в кафе, он нахмурился.

— Садись, дочка.