Любожид - Эдуард Тополь

Стоявший у ворот милиционер-охранник пропускал внутрь по пять человек, не обыскивая, а только проверяя документы – паспорт и разрешение ОВИРа на выезд в Израиль. После этой проверки очередная пятерка гуськом уходила по узкой кирпичной дорожке от ворот к посольскому подъезду, но была ли там, в подъезде, вторая проверка? Должна быть! Не может быть, чтобы они не обыскивали людей, впуская их в посольство, паниковал Рубинчик. Может, уйти? Зайти за угол, в соседний Дом журналиста и в туалете выбросить эти тетради? Но нет! Ты с ума сошел! Как можно выбросить Книгу?! И очередь потеряешь! Почему так медленно? Почему впускают только по пять человек?

– Ничего! В этой очереди можно и постоять! – весело сказал кто-то рядом, словно читая его мысли.

Да, подумал Рубинчик, это уже совсем не та очередь, что в ОВИР. Казалось бы, люди те же, евреи, но… Это уже не те евреи, которые шесть или восемь месяцев назад стояли перед своими районными ОВИРами, затравленно втянув голову в плечи и молча снося плевки и оскорбления прохожих. То есть фамилии у них те же – Рабиновичи, Розенберги, Дымшицы и тому подобное. И лица – под стать фамилиям. Но в лицах уже другое выражение. Выражение людей, выигравших в русскую рулетку: прибалдевшее и недоверчиво-счастливое, как спросонок. Неделю назад они нашли в своих почтовых ящиках открытку-вызов в ОВИР, шесть суток жили не дыша, между «быть или не быть», и наконец вчера в ОВИРе им сказали, что их просьба об эмиграции «у-д-о-в-л-е-т-в-о-р-е-н-а!». И дали ВЫЕЗДНУЮ визу и двадцать дней на сборы!

Господи, они и назавтра не могли поверить своему счастью!

Их ОТПУСТИЛИ!

Полгода они жили в тайном страхе, что им откажут и что всю оставшуюся жизнь им придется прозябать на дне – дворниками, кочегарами, сторожами и мусорщиками сучеными степенями кандидатов и докторов наук. «Как этот Гольдман – вы знаете? Он всего-то кандидат исторических наук – ну какие секреты в истории? А они уже шесть лет держат его в отказе!» – «А вы знаете артиста Герцианова? Ну какая секретность у артиста, я вас спрашиваю? Второй отказ!» – «А моя соседка? Она была продавщицей в аптеке Совмина. Так ей тоже отказали! «Нецелесообразно»! Ну? Вы можете с ними спорить? Я последний месяц ни одной ночи не спала! Две пачки седуксена съела…»

Страх врос в этих людей, впитался в кожу и душу вмеcте с седуксеном, бессонницей и валидолом. Во многих семьях он до предела натянул семейные отношения и даже разорвал их там, где они были на грани разрыва. В других – наоборот: склеил, сцементировал семейные трещины своим прессом. Сегодня ночью Рубинчик с женой праздновали получение разрешения – пили коньяк, занимались любовью, и снова пили коньяк, и снова занимались любовью – с юношеским пылом свободных людей. Но даже в минуты экстаза Рубинчик половиной своего сознания был не с Нелей, а думал об этих двадцати днях, которые ОВИР положил им на отъезд. Как успеть за двадцать дней сделать все?

Получить израильскую въездную визу в голландском посольстве, потом – австрийскую транзитную в австрийском посольстве, потом – достать билеты на поезд до Вены. (Неля не летает самолетами. «Черт возьми, а как ты полетишь из Рима в Нью-Йорк? Или пойдешь пешком?») И за это же время – продать машину, сдать квартиру, отправить багаж, купить какое-то барахло для продажи в Италии, чтобы не нищенствовать там на пособие ХИАСа. И – проститься с родственниками жены, и подготовить к отъезду детей – ведь от них все скрывалось…

Господи, а Книга?! За прошедшие полгода эта Книга стала для Рубинчика obsession, наркотиком. Не только семья, дети, но даже свердловская Надя, ленинградская Катя и Варенька из Мытищ со всеми сладостями их юной плоти вдруг не то чтобы забылись, но отодвинулись и выпали из его мыслей. Поглощенный добычей материала для своей Книги, Рубинчик окунулся в такие круги и сферы, о которых несколько месяцев назад только урывками слышал по «Голосу Америки». Евреи-отказники, русские диссиденты, хасиды, пятидесятники, горские евреи, адвентисты седьмого дня, крымские татары, немцы Поволжья, любавические евреи, литовские и украинские националисты – под монолитным панцирем Империи Рубинчик неожиданно обнаружил бурлящую активностью магму сопротивления. Это еще не был мощный, как говорят в геологии, пласт, наоборот – евреи-отказники держались в стороне от хельсинкской группы, а месхи и крымские татары не имели ничего общего с адвентистами седьмого дня, литовскими националистами или западноукраинскими униатами. Но и эти разрозненные очаги, как говорится, грели котел, и даже всевластное КГБ уже не успевало остудить эту магму в психушках и лагерях. А Рубинчик не мог удержать напор этого материала на свою Книгу. С ним случилось то маленькое чудо, которое еще в древние времена обращало простых еврейских пастухов в апостолов и пророков, – он уверовал в свою миссию.

Правда, Неля считала, что «эта проклятая Книга» ставит их под нож. «Мне не нужна слава Щаранского, – кричала она. – Я хочу тихо уехать, и пусть они тут горят со всеми их проблемами!» Но Рубинчик успокаивал ее, говоря: «Я нигде ничего не записываю, я ни во что не вмешиваюсь. Я только смотрю и слушаю. Как Пимен. Ничего больше, клянусь!» И это было правдой – не только потому, что он боялся ГБ (они, конечно, засекли его при первом же его визите к знаменитому отказнику Владимиру Слепаку), но и потому, что еще в ту пору, когда он был легальным журналистом, он никогда не брал прямых интервью, не лез с вопросами к героям своих будущих очерков, а предпочитал на какое-то время стать их тенью, присутствовать при их делах и ждать, когда они сами раскроют ему душу за бутылкой водки. Долго этого ждать в России не приходилось…

Стать тенью Слепака, Инессы Бродник или раввина еврейской синагоги было невозможно без прямого соучастия в их делах или без того, чтобы они сочли тебя гэбэшным агентом. Но все или почти все, что интересовало Рубинчика, можно было узнать и около них – в толпе евреев на улице Архипова, в очередях в ОВИР, в таможне и – из самиздата. Самиздат оказался не только антисоветским. К изумлению Рубинчика, процентное отношение антисионистских статей в легальной прессе соответствовало процентному отношению антисемитских статей в самиздате. И Рубинчик стал собирать их – статьи из нелегального журнала «Вече», брошюры «Фашизм под голубой звездой», листовки «Кто стоит за Джимми Картером», памфлеты «Самый сионистский бизнес», «Как сионисты оболванивают молодежь» и тому подобное. Он делал выписки из них в отдельную тетрадь под названием «Антисемитизм сегодня», сличал тексты и даты публикаций и очень скоро обнаружил, что официальные разоблачители сионизма типа Иванова, Корнеева, Бегуна и Емельянова и антисемитские самиздатские публицисты Самолвин и иерей Петухов пишут одним языком и ведут читателя к одному выводу: евреи посланы в мир сатаной, чтобы разрушить коммунизм, поработить Россию, а затем и все человечество. Ни больше ни меньше. Они опутали мир жидо-масонским заговором, им принадлежит вся мировая пресса, все банки, все правительства. Почему мы, русские люди, терпим засилье евреев в литературе, искусстве, политике, медицине, науке? Куда смотрит правительство, почему молчит?

Оставалось сделать последний логический шаг, и Рубинчик, озаренный догадкой, но еще не доверяя своей гипотезе, с затаенным страхом разворачивал по утрам газеты, ожидая новой сенсации: «В связи с разоблачением агентов сионизма в Кремле брежневское руководство смещено, новым Генеральным секретарем партии избран Романов». Или – Долгих. Или – Машеров…