В поисках Эдема - Джаконда Белли

Она увидела дом, террасу над водой, о которых говорил дедушка. Она ускорила шаг. Попугай слетел с ее плеча и начал подпрыгивать, размахивая крыльями, шумный, возбужденный. Возможно, попугай думал, что снова увидит Энграсию.

В доме явно жили. Никого не было видно, но признаки жизни бесспорны: никакой запущенности, ветхости. Грубо сколоченная мебель покрыта светлыми накидками — некоторые потерты, но все — чистые. Помещение было маленьким, на столах стояли глиняные вазы неправильной формы с цветами, встречавшимися здесь повсюду. Из деревянной кухни, расположенной на угол от комнаты, служившей гостиной, столовой, кабинетом, шло тепло. Чуть поодаль, в глубине комнаты грубая деревянная лестница вела, без сомнения, в спальню и ванную комнату. На одном из столов виднелись книги и целая гора бумаг, аккуратно сложенных, с тяжелым камнем из реки, положенным сверху этой кипы. Мелисандра зашла, даже не подумав постучать и объявить о своем приходе. Она переступила через порог открытой двери. Тишина.

— Привет, — сказала она, но ответа не последовало.

Она подошла к письменному столу, увидела сложенные листы бумаги, бабочек, наколотых на булавки, высушенных скарабеев, выставленных в ряд на полке, бабушкину фотографию, пожелтевшую, прибитую гвоздиком к стене. Ее знобило. Она взяла одно из покрывал и накрыла себе плечи, провела рукой по мебели, словно та могла объяснить ей эту загадку.

Она не знала, сколько времени просидела там, неподвижно, в ожидании.

Наверное, она задремала, потому что, когда проснулась, увидела перед собой женщину, которая смотрела на нее такими же глазами, как у нее.

Слышалось шумное журчание ручья. Лицо собиралось в ее памяти по осколкам. Забытые образы, выцветший портрет снова обретал краски. Мелисандра застыла, словно зачарованная, глядя на хозяйку дома. Это была она сама. Она перед своим будущим отражением в зеркале после несколько десятилетий. Неподвижная женщина стояла в тихой комнате.

— Здравствуй, Мелисандра, — наконец сказала женщина хриплым голосом.

— Здравствуй, — ответила Мелисандра.

Женщина наклонилась, села на колени возле стула.

Они медленно приближались друг к другу не для того, чтобы тотчас броситься в объятия, а чтобы почувствовать запах, признать друг друга в длительной, напряженной церемонии кошек, когда мать со своей нежностью, не говоря ни слова, прокладывала себе дорогу, пристально глядя на нее, трогая ее, произнося, наконец, снова и снова: — «Мелисандра. Я знала, что однажды ты придешь, Мелисандра». Мелисандра позволяла ласкать себя. В какой-то момент ее тело ослабило сопротивление, и она обняла женщину, положила голову ей на плечо и закрыла глаза. Когда ей захотелось ответить на ее ласки, сказать ей «мама», «мамочка», на нее нахлынули воспоминания о нехватке материнского тепла, какое-то протяжное мычание горечи вырвалось изнутри нее. Вместо слов она издала звук своих печалей от ужаса бесконечных ночей, когда она звала ее, отказавшись от чужих объятий, пытавшихся заменить мать. Это был гневный и бессильный плач, невыразимая пустота в абсолютной неспособности понять ее, боль и первичная дерзость, которую она никогда до этого момента в себе не признавала, когда страдала от нее.

Мать, тихонько плача, утешила ее, покачала на своих руках, прошептала, напела колыбельные за все это долгое время.

— Где мой папа? — спросила Мелисандра позднее, сидя на диване с чашкой кофе, который подала ей мать.

— Умер почти четыре месяца назад. Он очень устал, долго болел. Он был бы очень рад увидеть тебя. Но, может, так оно и лучше… Хотя я все равно по нему скучаю.

Она встала. Показала ей пожелтевшие фотографии ее отца в молодости. Мелисандра обратила внимание на руки женщины: морщинистые, сильные, такие же, как у бабушки. Мать не спрашивала о дедушке, а у Мелисандры накопилось столько вопросов. «Спокойно, — сказала она себе. — Еще будет время». Обе устали. Мать двигалась с какой-то тяжестью, которая — Мелисандра чувствовала — была ей не присуща. Она заметила ее широкие плечи. Они были одинаковые и в то же время какие-то разные. В окне она увидела сумерки.

— Где все остальные? — спросила она. — Как так получилось, что в Васлале никого нет?

Со временем она все ей объяснит, успокоила мать. Ведь дочь останется с ней хотя бы на эту ночь, правда же? Было уже поздно, скоро стемнеет и лес станет опасным. Мать передвигала горшки на кухне, брала дрова. Мелисандра встала. Ей хотелось бы сходить умыться на реку, сказала она. Выйдя из дома, она снова почувствовала прохладный ветер, кружащий вокруг нее, поднимающий листья с земли, качающий ветви деревьев. В розово-пурпурном небе виднелись первые звезды. Она подошла к берегу реки, села на колени на камни и опустила руки в воду. Заметила линии на своих белых, почти прозрачных ладонях. На них было написано, что она найдет свою мать. Она всегда это знала, ее сердце мудрее разума. Тяжело было признать теперь, что то, что она нашла мать, ничего не решит. Для нее мать всегда будет отсутствовать. Невозможно было наложить заплаты на разорванные семейные узы. Мелисандра не чувствовала ни обиды, ни упрека. Они стали чужими друг другу существами с того момента, как была перерезана соединяющая их пуповина. Но ей хотелось понять ее. Необходимо было понять ее, чтобы освободиться от боли, которая соединяла их с матерью.

Она умыла лицо и вернулась в дом. Темнота спускалась головокружительной волной, поглощая свет своей пастью. Внутри пахло кориандром.

Поужинали скромно: рыба, картошка в посуде из обожженной глины, фрукты. Мелисандра очень удивилась, когда мать включила свет. Электрический свет в Васлале. Электроэнергией их снабжали мельницы и солнце, объяснила мать. Здесь заработали невероятные изобретения.

— Ну а сырье, вещи. Откуда всё это?

— От Энграсии, — объяснила мать. Она им помогала. Одной из причин, по которой она ушла, была именно эта цель. Без ее помощи община потерпела бы крах, не в силах раздобыть самые необходимые вещи. Все остальное — благодаря изобретательности и находчивости.

— Но где же те, чьей заслугой это является? Что стало со всеми людьми? — настаивала Мелисандра.

— Расскажи-ка сначала мне о твоих дедушке и бабушке, — попросила мать, поднимаясь, чтобы налить еще воды для кофе.

«Она боится», — подумала Мелисандра.

— Дедушка в порядке. Бабушка умерла.

— Ну и дела, — сказала мать, застывая. — Я всегда думала, что она умрет раньше него. — Значит, ты взяла на себя поместье? — допытывалась она.

— Да.

Она хотела узнать о Мерседес, о реке. Мелисандра рассказывала обо всем, кормя кукурузной мукой попугая, который расхаживал по комнате, точно все знал здесь.

— Это попугай Энграсии, так ведь? Как она? Расскажи мне о ней.

— Но вы же не были знакомы. Ты не могла знать ее.

— У меня такое ощущение, что я ее знала, — уверила мать.

Одно время они даже писали друг другу письма. Она многое знала об Энграсии. Достаточно, чтобы проникнуться к ней глубокой симпатией.