Наши бесконечные последние дни - Клэр Фуллер

Я отстранилась, чтобы полюбоваться изящной прописью. Подсвеченная вечерним солнцем, надпись была хорошо видна под углом. А рядом я нацарапала «Пунцель». Когда я подошла к окну, во дворике было совсем темно. Бородатый мужчина с длинными волосами сидел на скамейке под деревом и смотрел вверх, на мое окно. Он чуть приподнял в приветствии руку, а затем опустил ее.

Минуту мы смотрели друг на друга. Он поднял лежавшую возле него на скамейке сумку, перебросил ее через плечо и быстро пошел по траве к зданию.

«Рубен!» – выкрикнула я, и от моего дыхания запотело стекло. Прихрамывая, я побежала к двери, открыла ее и вышла в длинный белый коридор. Справа было несколько закрытых дверей, а дальше высокая стойка, за которой сидела медсестра, склонившаяся над невидимыми бумагами, так что торчала только ее белая шапочка. Я повернула в другую сторону, и прямо передо мной распахнулась двустворчатая дверь, в которую вошел мужчина, который толкал перед собой ведро на колесиках, держась за торчащую из него швабру. Стараясь не бежать, я проковыляла мимо, опустив голову и обходя его стороной так, чтобы он не заметил моего перевязанного уха. Он дал мне пройти, даже не взглянув. За дверями открывался еще один длинный коридор, широкий и пустой, если не считать нескольких кресел-колясок, дожидавшихся новых пассажиров. Я свернула влево и побежала, неловко припрыгивая, – юбка сползала, лодыжки болели, а новые туфли уже натерли мне пятки. За высокими окнами угадывались дерево и скамья. Рубена видно не было. Я миновала еще несколько распашных дверей и пробежала мимо мужчины в белом халате. Он повернулся и окликнул меня, но я не остановилась. Наверху я увидела лифты с плотно сомкнутыми дверями. Я нажала стрелку «вниз» и подождала. Нажала еще раз. Доктор закричал, и я увидела, что он торопливо приближается ко мне. Я кинулась к дверям, над которыми была надпись: Notausgang[28]. Лестница. Я начала неуклюже спускаться, чувствуя впереди источник свежего воздуха. Еще одна дверь – снова Notausgang. Я нажала на горизонтальную перекладину – и мне открылись простор, и зелень, и небо. За спиной раздался настойчивый вой сирены. Я искала Рубена. Человек с бородой бежал ко мне. Он поднял фотоаппарат.

– Рапунцель! – крикнул он, когда сработала вспышка.

После этого я сидела в своей палате с задернутыми шторами. Детектив приходил еще раз, с другим человеком, который говорил по-английски. Этот второй сел возле кровати, и я смотрела, как двигаются его седые усы, пока он задавал мне множество вопросов про хютте, про Рубена, про лес. Я рассказала ему, как мы ехали туда с отцом и что случилось за день до того, как отец умер, – как мы сидели на дереве, а он собирал грибы, – и про день после, но от смущения умолчала о том, чем мы с Рубеном занимались в гнезде. Они взяли у меня отпечатки пальцев, покатав сначала каждый палец по чернильной подушечке, а потом прижав к карточке, которую толстый мужчина достал из кармана пиджака. Никто не подумал вымыть мне руки, а меня это беспокоило меньше всего, так что пришедшая медсестра принялась вздыхать и укоризненно цокать языком при виде черных пятен на наволочке и простынях и заставила меня вылезать из кровати, чтобы она могла поменять белье.

Вильгельм пришел меня проведать; он рассказывал разные больничные истории, чтобы я посмеялась или хотя бы улыбнулась. А на следующий день принес английскую газету. В ней было много слов – новости, идеи, мысли, происшествия – больше, чем я могла понять. На первой странице были изображены женщина с волосами как сахарная вата и маленький мальчик. Заголовок гласил: «Дебют юного принца». Вильгельм пролистал пару страниц до моей фотографии: короткие волосы, изнуренное худое лицо и большие глаза, а позади – открытая дверь аварийного выхода. Я спрятала газету под подушку вместе со шлемом и, когда Вильгельм ушел, стала читать. Буквы были мелкими, и мне пришлось водить по строчкам пальцем, но слова все равно прыгали по странице, особенно те, которых я не понимала. В статье в основном повторялась история, которую Вильгельм перевел мне из немецкой газеты, но еще в ней говорилось о диком человеке и о том, что жителей Люгнерберга и окрестностей призывают сохранять бдительность и запирать двери на ночь.

На следующее утро вернулись детективы; они были серьезны. Толстый устроился, как обычно, в углу, а другой остался стоять, держа руки за спиной.

– Вы Маргарет Элизабет Хиллкоут? – спросил он по-английски, с очень сильным акцентом, но совершенно без ошибок.

Было поразительно снова услышать это имя, вспомнить свою фамилию. Но прежде чем я смогла ответить, за дверью послышались крики по-немецки, громкие голоса, и в комнату ворвалась Уте, преследуемая медсестрой, которая хватала ее за рукав пальто. Уте располнела, но это была она. Брови все так же выщипаны идеальными полукружьями, темные волосы зачесаны со лба назад, помада аккуратно лежит на губах. Увидев меня, она перестала кричать, и медсестра отпустила ее. Она осмотрела меня, сравнивая с тем образом, который, я полагаю, хранила в своей голове. Я потрогала рукой бритую голову и перевязанное ухо. Я не была уверена, что картинка совпадет.

– Пегги? Mein Gott[29], Пегги?

Полицейский поднялся, чтобы дать ей пройти.

– Это действительно она? – спросила она его по-английски, как будто меня не было рядом.

– У нас еще остались вопросы, – сказал он.

Уте подошла и взяла мое лицо в ладони, поворачивая его так и эдак – осматривая меня, словно своего новорожденного ребенка. Она потрогала шрам, пересекавший бровь, – волоски там еще не выросли. Она держала меня за руки, поглаживала мозоли, короткие обломанные ногти, покрасневшую кожу – руки старой женщины. Она расправила мои пальцы, приложила их к своим и посмотрела на детектива.

– У Пегги всегда были сильные пальцы и широкая ладонь, – сообщила она ему. – Я думала, что когда-нибудь она станет замечательной пианисткой.

Вот забавно, подумала я, никогда не слышала, чтобы она мне это говорила. Когда она снова повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы, но мои глаза остались сухими. Я отстраненно наблюдала за происходящим, с любопытством ожидая, что будет дальше.

– Вы Маргарет Элизабет Хиллкоут? – снова спросил детектив.

– Конечно, это она, – резко сказала Уте. – Вы что, думаете, я не узнаю собственную дочь?

– В таком случае, – сказал он мне, – я должен уведомить вас, что мы обнаружили тело вашего отца в том месте, которое вы описали моему коллеге.

Он кивнул в сторону толстого мужчины.

– Фрау Хиллкоут, – он назвал ее фамилией мужа, – уже опознала