Крымское ханство XIII–XV вв. - Василий Смирнов

Ханы, в свою очередь, смиренно называли себя рабами престола его величества владыки века, «покорными слугами»[848], при случае однако же напоминали Порте о старинном, освященном временем и традицией порядке назначение их. Следовательно, у татар существовало какое-то обычное право, которое могло и долженствовало ограничивать произвол османских деспотов и их могущественных клевретов, парализовавших своим вмешательством самобытный склад и ход жизни крымского юрта и мешавший образованию в нем правильно организованного государства, население которого могло бы при дальнейших благоприятных исторических обстоятельствах постепенно выйти из прежнего полудикого, варварского состояния и повести жизнь, свойственную прочим культурным народам.

В чем же состоял этот основной закон, или обычай, на который Крымские ханы пробовали было опереться в установлении надлежащих отношений к османскому владыке и к его Высокой Порте? Закон этот, по ясному и неоднократному свидетельству турецко-татарских источников, состоял в том, что «ханство жаловалось с предпочтением годов и возраста»[849]; заключался в строгом соблюдении прав старшинства членов властвовавшей династии, и притом не только в преемстве ханской власти[850], но и в простом обыденном быту. Татарский историк Мухаммед-Герай по одному случаю говорит на этот счет следующее. «В старинном обычае чингизидов узаконено, что если один ханыч хоть на день, даже на час старше другого, то младший по возрасту оказывает полное почтение и уважение старшему: где бы ни встретился, сподобляется рукоцелования. Этот достохвальный обычай повелся у них исстари и обратился в строгое правило. А в особенности, когда меньшому брату даваемо было назначение, то большой брат должен был удаляться из Крыма»[851]. Этот закон, вместе с которыми другими местными татарскими обычаями, не получившими формы письменного кодекса, а соблюдавшимися до поры до времени на практике в виде народного предания, в разных памятниках называется чингизова торэ[852],[853]. Иногда им присваивается название старых правил татарских[854], старых обычаев татарских[855], обычаев прежних царей чингизидских[856], старого обычая чингизидского[857], и т. п. Гезар-Фенн также, сделав краткий очерк государственного быта крымцев, говорит: «Существующие у них постановления все канонические, которые они на своем языке называют торэ, хотя они относительно вероисповедания своего претендуют, что они, мол, хапэфитского толка»[858]. Во всех исчисленных и им подобных случаях действовавшие у татар обычные порядки называются чингизскими, или просто старинными, в отличие от порядков и правил новых, введенных со времени утверждения в Крыму турецкой гегемонии; притом все они причисляются к категории канонов, как остатки внемусульманского быта, в противоположность законопостановлениям мусульманским – шариату, на что имеются ясные указания у историков. Они рассказывают про Мюрад-Герая I, что он, перечисляя слабости предшественника своего Селим-Герая I, которого он недолюбливал, между прочим говорил про него, что он «слишком уж подчинялся велениям царей османских и совершенно упразднил торэ чингзскую; применяя ко всякому делу шариат, он причинил вред Крыму». Затем этот, взбалмошный, по мнению благочестивнх историков, хан издал повеление, чтобы опять все дела в татарском войске решались по чингизской торэ, а чтобы книга шариата была вовсе оставлена и забыта, и вместо казы-аскера назначил из крымских вельмож высшим блюстителем правосудия торэ-баши, которого недовольные просители будто бы по тысяче раз в день ругали гяуром. Наконец, некий Вани-эфенди усовестил хана: придя в султанском лагере поздравить Мюрад-Герая с прибытием, он кстати пояснил ему, что «вера и брак того скверного человека, который предпочитает чистому шариату установившийся обычай, называющийся в Высокой Державе каноном, а на языке татар чингизской торэ, нуждаются в их возобновлении»[859]. По замечанию историков, хан внял разумным внушениям Вани-эфенди – послушался его совета и отменил свое прежнее распоряжение относительно восстановления силы правил старинной торэ и предпочтения ее шариату[860].

Относительно происхождения слова торэ существуют различные мнения. Катрмер говорит, что слово монгольского происхождения, или, скорее, тюркского, и что его не следует смешивать с подобозвучным словом, употребляемым арабами для названия пятикнижия Моисеева[861]. Равным образом он предостерегает от смешения этого слова с одинаковым по начертанию тюркским же словом которое значит «князь, или глава»[862]. Но в словарях обыкновенно не замечается вышеуказанного различия. В киргизском, например, слово торэ значит «султан» и «судебный приговор, решение»[863]. Ахмед-Вефык объясняет значение слова такими синонимами (см. текст оригинала)[864]. А Вамбери, кроме означенного отождествления, еще допускает тожество слова торэ с турецким тугра – названием султанского шифра, который мы видим в начале султанских грамот, на монетах, орденских знаках и т. п.[865]. Но Ахмед-Вефык турецкое тугра – ставит в связь с персидским словом, которое, по его толкованию, значит «сокол с распростертыми крыльями, род большого и сильного сокола, или орла»[866]; у Вуллерса: Genus avis venaticae[867]. Но когда именно образовалось слово с изъясненным у Ахмед-Вефыка значением, и точно ли оно имеет или имело когда-нибудь какое-либо соотношение с татарским, на это не имеется несомненных данных в существующих памятниках. В одной грамоте Шагроха, писанной в 818 = 1415 г. к турецкому султану Мухаммеду I (1413–1421), есть выражение: «по правилу торэ османской»[868], но это не более как стилистический оборот канцелярского свойства и поставлено лишь для соответствия с другой фразой: «по требованию торы ильханской», и притом составитель шагроховой грамоты в употреблении терминов сообразовался с официальным словарем страны своего государя, а не с османской терминологией, тем более что грамота-то писана по-персидски.

Нужно заметить, впрочем, что слово торэ существует и в манджурском языке в форме дорд также с значением «закон, долг, правило, обычай» и т. п.[869]. Наконец синологи не без некоторого основания указывают на китайское даор – «дорога, путь, закон», как на первооснову слова торэ, получившего особенную популярность у народов тюркских, многое позаимствовавших из Небесной Империи, относящееся к государственному строю и гражданским порядкам. Наконец нельзя совершенно игнорировать и звуковой близости слова торэ с еврейским названием пятикнижия Моисеева. Было бы рискованно теперь усматривать какую-либо связь или преемственность между двумя законоположениями разных по крови и религии народностей; но усвоение народом чужого термина с новым значением также не представляет ничего диковинного: взяли же турки османские от греков слово kanun и употребляют его в том самом значении, какое имело у татар слово торэ. Подобное заимствование можно подозревать и в рассматриваемом нами случае. К такому подозрению дает повод то, что в тех местах, где властвовали татары, некогда было большое царство хазар, исповедовавших закон Моисея. Последние археологические открытия в Семиреченской области свидетельствуют о принадлежности некоторых тюркских племен к христианско-несторианскому исповеданию веры еще до времен Чингиз-хана. Но все это пока может быть отнесено лишь к числу догадок, нуждающихся в других более прочных и положительных данных для того, чтобы стать убедительными в своем правдоподобии.