Честь семьи Лоренцони - Донна Леон

Брунетти кивнул, но только в подтверждение того, что прекрасно понимает, что с этой минуты все, что бы ни сказал граф, будет очередной ложью.

— А что же ваш клиент? — спросил он. — Тот самый, что купил материалы?

— Понятия не имею, — без запинки ответил он. — Это касалось только Маурицио. Он сам обо всем договаривался.

Брунетти поднялся на ноги.

— Думаю, на сегодня достаточно, синьор. Если желаете, можете позвонить вашему адвокату. Но потом я попрошу вас проехать вместе со мной в отделение полиции.

Граф был так удивлен, что даже не пытался этого скрыть:

— Это еще зачем?

— Затем, что вы арестованы, Лудовико Лоренцони. Вы обвиняетесь в убийстве вашего сына Роберто, а также вашего племянника Маурицио.

Удивление, отразившееся на лице графа, вряд ли можно было назвать наигранным.

— Но я ведь только что все вам рассказал. Вы разве не слышали? Роберто никто не убивал, его смерть была естественной… А Маурицио пытался меня убить. — Он рывком поднялся на ноги, но остался стоять за столом. Потом наклонился, начал перекладывать какие-то бумаги, затем слегка сдвинул клавиатуру. Ему явно больше нечего было сказать.

— Как я уже сказал, вы можете позвонить своему адвокату, но потом вы должны поехать со мной.

Брунетти видел, как граф постепенно сдает свои позиции; перемена была столь же незаметной, как и тот момент, когда он начал лгать. Хотя на этот счет Брунетти был спокоен: отныне поток лжи с его стороны не прекратится никогда.

— Я могу попрощаться с женой? — спросил граф.

— Да, да, конечно.

Не говоря ни слова, граф обогнул стол и, пройдя мимо Брунетти, покинул комнату.

Брунетти подошел к окну и задумчиво посмотрел на крыши. В глубине души он надеялся, что граф поступит так, как подобает благородному человеку. Он нарочно отпустил его, дал ему шанс; он понятия не имел, хранится ли в доме еще какое-нибудь оружие. Своим признанием граф загнал себя в угол: его жена знает, что он убийца, на его собственной репутации, равно как и на репутации его семьи, можно смело поставить крест; и наверняка у них в доме где-нибудь хранится оружие. Если он и вправду благородный человек, у него просто нет другого выбора.

Но вместе с тем Брунетти был уверен, что он этого не сделает. Никогда.

— Не понимаю, какая теперь разница, понесет он наказание или нет? — спросила Паола у Брунетти через три дня после того, как толпа охочих до сенсаций стервятников, насытившись подробностями скандального ареста графа, наконец успокоилась. — Сына у него больше нет. Племянника тоже. Графиня знает, что это он их убил. Его репутация навеки погублена. Кто он? Жалкий старик, который окончит свои дни в тюрьме. — Она присела на край его постели. На ней был надет один из его старых купальных халатов, а поверх — толстый вязаный свитер. — Тебе что, этого мало?

Брунетти сидел на постели, натянув одеяло до подбородка, и читал, когда Паола вошла в спальню с огромной кружкой горячего чая с медом. Протянув ему кружку, она молча кивнула, подтвердив, что не забыла про коньяк и лимон, и села рядом с мужем.

Брунетти отхлебнул обжигающего чая, а она тем временем отпихнула ногой газеты, в беспорядке валявшиеся на полу у кровати. На одной из страниц была фотография графа, рядом со статьей о мафиозной разборке в Палермо. Со времени ареста графа Брунетти ни разу не заговорил о нем, а Паола, уважая его чувства, удерживалась от расспросов. Но теперь она хотела, чтобы он наконец выговорился; и не затем, чтобы лишний раз посудачить о жестокосердии отца, убившего собственного сына; но потому, что, прожив с мужем долгие годы, Паола понимала, что это поможет ему облегчить душу, справиться с гнетущими его мрачными мыслями.

Паола спросила, что, по его мнению, будет с графом, и когда он начал говорить, время от времени брала у него из рук кружку и прихлебывала горячий напиток. Брунетти рассказывал об ухищрениях его адвокатов, которых теперь было уже целых трое, об их хитроумных уловках и о своем смутном предчувствии, чем может закончиться это дело. Он был не в силах скрыть (а тем более от жены) своего негодования и даже омерзения по поводу того, что два жестоких убийства, скорее всего, останутся безнаказанными, и графу будет предъявлено обвинение только в контрабанде, поскольку теперь он утверждал, что похищение Роберто спланировал и организовал… Маурицио.

Свою лепту, безусловно, внесли и продажные газетчики, немедленно призванные на помощь. И передовицы всех газет, не говоря уже о многочисленных редакционных комментариях, разом запестрели жалостливыми историями о несчастной судьбе благородного рыцаря, по воле рока жестоко обманутого коварным племянником, которого он вскормил и воспитал как собственного сына. Поистине несчастная судьба! Добрый человек, пожалев сироту, пригрел на своей груди змею, которая потом, спустя годы, нанесла ему смертельную рану, вонзив свои ядовитые зубы прямо в сердце. Капля камень точит; мало-помалу они добились того, что от них требовалось. Само определение «контрабанда» как-то забылось, будучи заменено на невразумительное «перемещение через границу запрещенных к ввозу товаров». И в результате те смертоносные голубые шарики, разрушительной силы которых было бы вполне достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город, превратились в нечто из списка «запрещенных к ввозу товаров», вроде иранской икры или статуэток нэцкэ. Поле, где нашли останки Роберто, было проверено счетчиком Гейгера, но никакого радиоактивного излучения обнаружено не было.

Все бухгалтерские книги, отчеты и другие документы, принадлежащие Лоренцони, были изъяты, и бригада полицейских, экспертов-экономистов, бухгалтеров и программистов принялась за работу и корпела над ними не один день, пытаясь понять, куда же все-таки исчез тот злополучный кейс с радиоактивными материалами. Граф продолжал утверждать, что понятия не имеет ни о покупателе, ни о его координатах. Но все было тщетно: груз как сквозь землю провалился. Единственный подозрительный груз, который им удалось отследить, был контейнер с десятью тысячами одноразовых шприцев, отгруженный из Венеции и доставленный в Стамбул пароходом за две недели до исчезновения Роберто. Они связались с представителями турецкой полиции, но те заявили, что компания перевозчика в Стамбуле располагает всеми необходимыми документами, в которых указано, что контейнер был погружен на грузовик и отправлен в Тегеран, где его след благополучно обрывался.

— Он, он во всем виноват, — настаивал Брунетти с той же пылкостью, как и три дня назад, когда он доставил графа в квестуру. Тот даже тогда умудрился разыграть из своего ареста целый спектакль, потребовав, чтобы за ним прислали полицейский катер. Никогда еще Лоренцони никуда не ходили пешком, даже в тюрьму, с гордостью заявил этот благородный человек. Когда Брунетти отказался выполнить его приказ, граф вызвал водное такси, и таким вот манером он вместе с арестовавшим его полицейским спустя час прибыл в отделение полиции. Там их уже поджидали представители прессы; просто уму непостижимо, кто уже успел подсуетиться и позвонить стервятникам.