Печаль на двоих - Николь Апсон

— А как насчет ее мужа?

— Не думаю, что он имеет к убийству какое-то отношение. Но я, пожалуй, не стал бы винить Тимпсон за то, что она не пользуется его фамилией.

Пенроуз нашел Джеральдин Эшби в компании бутылки коньяка.

— Так что, эта сволочь подает на меня в суд? — спросила она, завидев Пенроуза, который тут же уселся напротив.

— Если вы имеете в виду мисс Бэннерман, то я забыл предоставить ей такую возможность.

Он улыбнулся, а Джерри бросила на него удивленный взгляд.

— Господи Боже мой! В один день сразу два доброжелательных полицейских! В таком случае прощаю вам то, что вы помешали мне завершить начатое дело. Бэннерман легко отделалась, чего — насколько я слышала — не скажешь о Марджори.

Леди Эшби кивнула в сторону бутылки, но Пенроуз покачал головой:

— Благодарю вас, но не сейчас. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

— Сколько угодно. Как видите, я никуда не тороплюсь.

Женщина говорила спокойно и ровно, и по ее голосу он ни за чтобы не догадался, пьяна она или нет. Но приверженность к бутылке, о которой упомянул Фоллоуфилд, явственно отражалась в ее глазах и в том, как дрожали ее руки, когда она закуривала сигарету.

— Скажите, во время ваших встреч с Марджори в мастерской Мотли она рассказывала вам что-нибудь о своей семье?

— Нет, — сказала Джерри не раздумывая, но не успел Пенроуз разочароваться в ее ответе, как она добавила: — Марджори сама о ней ничего не знала.

— В каком смысле не знала?

— Не знала, и все тут. Когда мы только с ней познакомились, она сказала мне, что знает лишь своих родителей, братьев и сестер, и спросила меня: какое ощущение испытывает тот, кому известны многие поколения его предков? Я знаю, что Марджори в последнее время не очень-то ладила ни с отцом, ни с матерью, но она сказала мне, что даже прежде, когда была поменьше, родители ничего ей не рассказывали об остальных родственниках.

— Выходит, Марджори интересовалась историей своей семьи?

— Вернее, ее отсутствием. Она спросила меня, как ей разузнать побольше о ее родных. Но я сказала, что в этих вопросах не разбираюсь, так как если я хочу что-нибудь узнать о своих родных, мне достаточно подойти к стене и взглянуть на их портреты. И еще я сказала Марджори, что, может, ей лучше ничего о своей родне и не знать, а она мне ответила, что мне-то легко такое говорить, и, конечно, она была права. На самом деле Марджори была во многом права.

— В чем же, например?

— В том, что человек должен использовать в жизни каждый шанс и стоять на собственных ногах. Не думаю, что в ее намерения входило критиковать меня, но если посмотреть правде в глаза, то я действительно получаю от своих родных оскорбительно щедрое содержание и живу исключительно на него. Но Марджори просто говорила со мной честно и откровенно. Из-за этой откровенности ее, наверное, и убили?

— Вполне возможно. Но мы это выясним, и то, что вы сейчас рассказали, нам наверняка поможет.

— Поможет? Что ж, остается только за вас порадоваться, потому что мне все это не помогает. Знаете, иногда у меня такое ощущение, что каждый яркий цветок, не успев расцвести, будет обязательно раздавлен.

Леди Эшби впервые посмотрела ему прямо в глаза, и он поразился, насколько беззащитной она выглядит.

— Большинство из нас об этом догадывается, однако мы старательно убеждаем себя в обратном. Но вы, следователь, наверняка знаете, что так оно и есть. Просто не представляю, как вы это выдерживаете.

У Пенроуза чуть не сорвалось с языка, что он и сам не знает, как все это выдерживает, но такое признание едва ли было к месту. И, оставив ее замечание без ответа, он поднялся и тихо произнес:

— Я очень сожалею о том, что случилось с Марджори и Элизабет.

Она с грустным видом подняла бокал, а Пенроуз двинулся к выходу.

— Выходит, мисс Бэннерман была права, — сказал Фоллоуфилд, когда Пенроуз вернулся в вестибюль. — Марджори, похоже, слишком многое узнала, на свою голову. Хотите отложить встречу с мисс Сайз и поехать в Ярд поговорить с миссис Бейкер?

Пенроуз задумался.

— Нет, мисс Сайз — занятой человек, а Уодинэм и Мерифилд не успеют быстро съездить на Кэмпбелл-роуд и обратно. Так что давайте придерживаться намеченного плана и не будем ничего откладывать.

Пенроуз уже двинулся к дверям, когда Фоллоуфилд вернул его назад:

— Сэр, я только что вспомнил одну вещь, которую мне сказала мисс Тэй.

Пенроуз посмотрел на него с любопытством и недовольством.

— Это было на днях, — продолжал виновато Фоллоуфилд, старательно игнорируя укоризненный взгляд своего начальника. — Я случайно с ней столкнулся, и она упомянула, что интересуется Сэч и Уолтерс, и мы об этом с ней немного поговорили.

— Неужели? Вы, Билл, ни разу об этом не упомянули.

— Нет, не упомянул. Вы были слишком заняты, сэр. В любом случае, может, я и ошибаюсь, но мне помнится, как мисс Тэй сказала, что одной из свидетельниц на суде выступила некая Эдвардс.

— Эдвардс? Та же фамилия, что и у кого-то в семье Бейкер? — Пенроуз мгновенно посерьезнел.

— Эта женщина, Эдвардс, жила в доме Сэч. Судя по всему, именно ее показания и решили судьбу Амелии. У вас есть еще немного времени поговорить с мисс Тэй, если она здесь, — пряча самодовольную улыбку, добавил Фоллоуфилд. — Может, она и не мисс Марпл, но сведений у нее хоть отбавляй.

Пенроуз улыбнулся и направился в приемную клуба узнать, где ему найти Джозефину.

«Сегодня после полудня, сидя в машине, я почувствовала к вам такое влечение, что у меня перехватило дыхание. У вас голубые глаза или серые? Или серо-голубые? Нет, они серые, правда же? Наверное, мне больше никогда не следует с вами видеться. Наверное, чтобы разлюбить вас, мне понадобится не один, а сто один год. Не странно ли, что меня преследует физическое ощущение тела, которым я никогда не обладала, и не забавно ли, что при любом прикосновении к незнакомому человеку я испытываю отвращение, и все это из-за любви, которой всего несколько месяцев от роду. Вы, дорогая, вроде призрака, что стоит между мной и всеми прочими людьми, но я еще за вас примусь — в пристойном смысле этого слова. И когда вы в Лондоне, этот город кажется мне намного милее».

Джозефина отложила в сторону дневник Марты и подошла к окну. Снег на Кавендиш-сквер уже утратил белизну, утоптанный возбужденной процессией продавщиц, старавшихся не упустить ни единой драгоценной минуты своего обеденного перерыва. Но на уровне окна снег, мирно улегшись на ветках деревьев, был по-прежнему свеж и магически прекрасен, а слева от Джозефины на фоне его белизны резко выделялась одна из самых замечательных в городе бронзовых статуй. Скульптура изображала мать и ребенка, и Джозефина почувствовала, что в этот свой приезд она восхищается ею еще сильнее, чем когда-либо прежде: пронзительная нежность к ребенку, исходившая от фигуры матери, каждый раз остро напоминала о сюжете ее новой книги.