История всех времен и народов через литературу - Евгений Жаринов

Так, когда Фолкнер в самом начале новеллы описывает убогое жилище своего героя, он особое внимание обращает на ржавую косу в углу веранды. Автор подчеркивает, что даже эта необходимая вещь в хозяйстве любого фермера принадлежит не Уошу, а полковнику Сатпену: «…там, прислоненная к стене, ржавела коса, которую Уош одолжил у него (Сатпена. – Е.Ж.) три месяца назад, чтобы выкосить всю эту растительность».[142]

Эта художественная деталь вначале служит одной цели – как можно более рельефно показать нищету, в которой живут Уош, его внучка и правнучка.

Время в новелле отображено таким образом, что в настоящее неожиданно врывается прошлое. И ранее отмеченная художественная деталь в такой необычной композиции играет немаловажную роль. Пока полковник Сатпен проходит небольшое расстояние от убогого жилища до своей лошади, перед нами разворачивается вся история гражданской войны между Севером и Югом. Таким образом, диалектика бытия в какой-то степени отражает и «диалектику души» главного героя. Если раньше Сатпен для Уоша олицетворял чуть ли не самого бога на земле, на века данную власть белого человека над черным, то после войны отношения резко изменились. Уоша задевает за живое оскорбление полковника, и, сбитый ударом хлыста, он поднимается с земли, чтобы отомстить. В руках его оказывается та же ржавая коса, о которой шла речь еще в начале новеллы, но коса эта уже не доказательство нищеты героя, а наоборот, символ свободы человеческого духа, бунтарского начала в душе забитого и доведенного до отчаяния Уоша.

Герой Фолкнера еще ясно не осознает всего того классового антагонизма, который существует между ним и полковником Сатпеном, он чувствует это неразрешимое противоречие, и чувствует его настолько, что готов даже на последний отчаянный бунт. У Уоша не остается никаких иллюзий относительно судьбы его внучки и правнучки, и поэтому убийство их продиктовано, в конечном счете, тем же чувством неразрешимого жизненного противоречия между ним и такими, как Сатпен.

* * *

В новелле «Змея» (1938) Дж. Стейнбек ставит перед собой приблизительно ту же задачу, что и Фолкнер.

У Стейнбека мы не встретим ни внутреннего монолога, ни несобственно-прямой речи автора, однако нас ни на секунду не покидает ощущение того, что автором действительно глубоко проанализирован внутренний мир человека.

Доктор Филлипс и неизвестная женщина – главные герои новеллы, причем психология доктора представлена перед нами достаточно полно и убедительно с помощью так называемых авторских комментариев, о внутреннем же мире женщины впрямую не сказано ничего, и мы о нем только догадываемся. Причем, если мы внимательно рассмотрим авторские комментарии, относящиеся к психологической характеристике Филлипса, то мы убедимся, что перед нами не сам процесс, а только какие-то зафиксированные стадии. Но простая фиксация чувства не может заменить изображение подлинного психологического процесса, а нас все-таки ни на секунду не покидает ощущение, что процесс протекает. В чем же дело? Как художнику удалось изобразить невидимое, то, что развивается где-то подспудно, незаметно для поверхностного взгляда? Объяснение, на наш взгляд, заключается в том, что психологизм доктора Филлипса функционален: он не изображен художником как какое-то отдельное явление, а непосредственно связан с незнакомкой. Таким образом, «диалектика души» героини будет существовать в психологической характеристике доктора Филлипса «как снятая».

Для подтверждения этой мысли внимательнее прочитаем некоторые места новеллы. Вот наше первое знакомство со змеями, переданное через непосредственное восприятие самого доктора Филлипса. Мы отмечаем, что их туманные глаза, казалось, ни на что не смотрели. А вот впечатление доктора Филлипса от взгляда незнакомки: «Она совсем не смотрела на стол, а смотрела прямо на него. Ее черные глаза смотрели на него, но казалось, они не видят его. Он понял почему: радужная оболочка и сам зрачок были одного цвета», или «ее темные глаза, казалось были покрыты пыльцой».[143]

Конечно, автор не пытается установить тождественного сходства между женщиной и змеей, он постоянно употребляет слово «казалось», тем самым всякий раз усиливая ощущение условности данного сходства, но в таком нарочитом повторении одной и той же художественной детали, безусловно, проявляется авторский замысел. Соотношение, пусть даже условное, внешних обликов женщины и змеи добавляет портретной характеристике героини очень важную особенность: способность показать ее внутренний мир в динамике, в развитии. Действует в рассказе змея, а не женщина, но описание змеи носит не научно-популярный характер, а характер художественного исследования писателем каких-то глубин человеческого сознания. Убеждает нас в этой мысли то обстоятельство, что Стейнбек, комментируя поступки доктора Филлипса, каждый раз подчеркивает изменение отношения биолога к незнакомке. От простого недоумения до ощущения чего-то преступного меняются чувства Филлипса.

Ученый привык к тому, что его посетители просят покормить змей белыми крысами. Он отрицает этот вид зрелища, но никогда не отказывает своим посетителям в удовольствии. В случае же с незнакомкой обычное, привычное для доктора Филлипса поведение наполняется каким-то иным преступным содержанием: «Он почувствовал в этом что-то не то, глубоко греховное, однако не мог сказать, почему возникло у него это чувство. Пустить крысу в клетку со змеей. Ну, что здесь особенного? Он часто проделывал это, когда кто-нибудь хотел посмотреть, как змея проглатывает крысу, но сейчас желание незнакомки буквально потрясло его» (с. 420).

Итак, с помощью психологической характеристики другого персонажа, а также используя яркую портретную деталь, автор создает у читателя ощущение едва уловимого движения души.

Другой очень яркой художественной деталью в новелле является плеск волн океана о сваю, на которой стоит дом доктора Филлипса. Это движение будет созвучно и дыханию женщины, и всей психологической атмосфере новеллы Стейнбека. В то же время художественная деталь с плеском волн будет не чем иным, как материальным воплощением духовного.

О скрытом, невидимом течении жизни писали и Л. Толстой, и А. Чехов. Стейнбек в своих художественных поисках не мог пройти мимо открытий, сделанных русскими классиками в области психологического анализа. Автор как бы задает своему читателю вопрос: что побудило женщину прийти к доктору? Что заставило ее купить змею?

Смысл названия новеллы в свете этих вопросов можно объяснить следующим образом: змея – это то страшное, преступное, что выползает иногда помимо воли из глубин нашего подсознания, тайников души.

Конечно, анализ трех выбранных новелл не позволяет сделать какие-то далекоидущие выводы, но в то же время он убеждает нас в существовании ряда тенденций в развитии мирового литературного процесса, открытых еще русскими классиками и наиболее ярко воплощенных в позднем творчестве Л.Н. Толстого. Прежде всего мы должны отметить сам факт существования «диалектики души», а точнее, психологизма нового типа, второе – это новое воплощение данного психологизма в литературных произведениях писателей XX в.