Господь Гнева - Филип Киндред Дик

— Сынок, зачем мне шутить насчет собственного имени? Человек может пользоваться разными именами в разных краях. Но когда узнаешь, что кто-то ищет меня с таким остервенением, грех отрицать, кто я такой на самом деле. Да, я Карлтон Люфтойфель. Бывший председатель Комиссии по разработке этих самых… новых видов энергии.

Тибор, ни разу не шелохнувшись, пытливо смотрел на него.

— Я отдал приказ бомбить, — добавил Том.

Тибор продолжал молча смотреть на жалкого оборванца, опиравшегося на локоть Пита.

Тому Глисену было явно не по себе под этим пристальным взглядом, но он держался молодцом — не сломался.

Секунды текли, а Тибор по-прежнему молчал. Мало-помалу выражение глисеновского лица стало утрачивать осмысленность. Еще несколько мучительных секунд, и Том прошамкал:

— А вы когда-нибудь бывали в Денвере?

— Нет, — сказал Тибор.

Питу хотелось закричать и затопать ногами. Но Том уже завел свое:

— Хороший был город. Замечательный. И люди золотые. А потом началась война. Все сожгли к чертовой матери, твари поганые… — По его лицу побежали волны судорог, глаза недобро засияли. Тут его мысли сделали новый скачок, и он повторил: — Я бывший председатель Комиссии по разработке новых видов энергии. Это я отдал приказ нанести ядерный удар.

Тибор повел головой вниз и языком нажал нужную кнопку. Его экстензор пришел в движение и поставил в нужную позицию цветную широкоугольную автоматическую стереокамеру довоенного образца, которую Служители Гнева выдали ему, чтобы запечатлеть Карлтона Люфтойфеля.

«Да, гениальной картины не получится, — с горечью подумал Тибор. — Я никогда не создам подлинного шедевра, имея материалом — вот это. Но это, в конце концов, не имеет значения. Я буду трудиться как проклятый и сделаю все, на что способен, дабы запечатлеть того, кого сейчас вижу, чтобы закончить фреску в точном согласии с договоренностью и восславить их Господа, раз уж им так хочется восславлять этого своего с позволения сказать Бога. Роспись не обессмертит мое имя, не даст лавров великого живописца — как, впрочем, и не послужит к славе их зловредного Бога. Зато я свои обязательства выполню. А что меня навело на этого Люфтойфеля, судьба или слепая удача, это дело десятое. Самое главное, мое Странствие пришло к концу. У меня теперь есть его фотография. Ну и что мне сказать этому человеку после того, как я его запечатлел на пленку? Боже, хоть бы чуток волнения испытать. Отчего же так пусто на душе?»

Поискав по сусекам своей памяти, Тибор не нашел иных слов, кроме:

— Был рад познакомиться с вами. Я только что сфотографировал вас. Надеюсь, вы не против?

— Конечно, сынок. Был рад вам помочь. А теперь мне самое время отдохнуть, если ваш друг проводит меня. Мне надо полежать.

— Можем ли мы как-то помочь вам?

— Нет, спасибо. У меня тут припрятано много самого надежного лекарства. Вы замечательные ребята. Удачного вам путешествия.

— Спасибо и вам, сэр.

Том, как заведенный, махал Тибору рукой, пока Пит не схватил старого выпивоху за другую руку и не оттащил обратно за перегородку, в стойло.

«Домой! — радостно подумал Тибор, и его глаза невольно наполнились слезами. — Теперь мы вправе возвратиться домой!»

Он с нетерпением ждал, когда же Пит наконец впряжет корову, чтобы незамедлительно пуститься в путь.

Ночью они сидели у разведенного Питом небольшого костра. Ветер согнал тучи с неба, и звезды сияли на только что очистившемся небе. Тибор и Пит съели сухой паек, запивая его растворимым кофе — Пит нашел банку в заброшенном фермерском доме. Аромат, конечно, давно выветрился, но горячий черный напиток все же приятно бодрил, как и легкий теплый ветерок с юга.

— Временами я думал, — сказал Тибор, — что у меня ничего не получится.

Пит с пониманием кивнул.

— Все еще злитесь, что я увязался за вами? — спросил он.

Тибор коротко рассмеялся.

— Давай, валяй, рассказывай о преимуществах христианства — ведь мне никуда сейчас не удрать, да и уши закрыть нечем, — сказал он. — Замечательный способ заполучать новых приверженцев!

— Вы по-прежнему подумываете о переходе в христианство?

— Да, подумываю. Но сперва я должен завершить работу над росписью.

— Согласен.

Пит уходил прогуляться и пытался связаться с отцом Абернати, но из-за бури передатчик практически не работал. Пит не переживал по этому поводу. Теперь спешки больше нет. Все уладилось. Все кончено.

— Хотите еще раз взглянуть на фотографию? — спросил Тибор.

— Да.

Манипулятор Тибора пришел в движение и извлек из ящичка заветный снимок.

Пит неспешно рассматривал в свете костра изрезанное морщинами лицо Тома Глисена. «Бедолага, — думал он. — Быть может, успел уже окочуриться за эти часы. Впрочем, что мы могли сделать для него? Такому уже ничем не поможешь. А что, если… Что, если это не было простым совпадением? А ну как во всем этом нечто большее? А ну как эта встреча была организована не случаем, а иной силой? В обожествлении жертвы Люфтойфеля я увидел злую иронию… Но, быть может, тут нечто серьезнее иронии?»

Пит задумчиво вертел фотографию в руках. Взгляд Тома явно просветлел, стал осмысленнее, потому что в тот момент он сознавал, что делает кого-то счастливым. Впрочем, между бровями залегла скорбная складка, как будто он одновременно думал о прекрасном, навсегда утраченном Денвере с его замечательными людьми…

Пит отхлебнул еще кофе и вернул снимок Тибору.

— Похоже, ты не очень огорчен тем, что твои конкуренты получили желаемое, — сказал Тибор.

Пит пожал плечами:

— Не такое уж это важное дело для меня. Ведь это, в конце концов, всего лишь фотография.

Тибор аккуратно убрал снимок в ящичек.

— Ты представлял его именно таким? — спросил он.

Пит кивнул — припоминая знакомые лица.

— Да, почти таким я его и представлял. Уже решили, как будете рисовать?

— Он у меня получится. Я чувствую.

— Еще кофе?

— Спасибо.

Тибор протянул свою чашку. Пит наполнил и его чашку, и свою. Потом поднял взгляд к небу, где блистали бесчисленные звезды. Он прислушался к ночным звукам, вдохнул теплого ветра — каким теплым стал ветер! чудеса да и только! Сделав короткий глоток обжигающего кофе, Пит улыбнулся и сказал:

— Эх, жаль сигаретки не осталось!

Она молча сидела на краю пыльной тропы, которая в нынешние худые времена сходила за дорогу, и тысяча лет успела пронестись над слабоумной Алисой, прежде чем солнце свершило свой дневной круг и пали сумерки. Она знала о том, что он умер, еще до того, как появился этот сверхъестественно долговязый полуящер.