Критическая теория интернета - Герт Ловинк

class="a">[312]. Эррера делает вывод, что «у поколений, выросших с социальными медиа, виртуальными ценностями и виртуальным интеллектом, есть очевидная способность вскрывать идеологические механизмы». На уровне индивида эта описанная Эррерой «деконструктивистская» ориентация может быть необходимой и освобождающей, однако в свете проблемы правильной организации мы вправе спросить, как она позволит создать новые социальные нормы, которые нельзя было бы свести к коммерческим планам и шаблонному дизайну Facebook, влияющим сегодня на способ организации.

Организованные сети как базовые социальные единицы

«Организация, которая, в конце концов, является лишь практикой кооперации и солидарности, – это естественное и необходимое условие социальной жизни».

Эррико Малатеста

Если XIX и XX векам приходилось возиться с социальным вопросом, а мы еще совсем недавно пытались понять суть вопроса медиа, то XXI век ждет господства вопроса организации. Что придет на смену священному треугольнику партии, церкви и государства и подарит надежду миллиардам треплющихся друг с другом людей? Ждет ли нас радикальная переработка самих социальных движений? У всех нас есть неплохие идеи насчет того, как лучше организовать жизнь общества, и мы даже способны обмениваться ими, но как их реализовать на практике? Заменят ли сети, корпорации, группы и сообщества более традиционные социальные формы? Как уже однажды отметил «The Invisible Committee», «организации мешают нашей самоорганизации. По факту не существует разрыва между тем, чем мы являемся, что мы делаем и чем мы становимся. Организации – политические или трудовые, фашистские или анархистские – всегда начинают с того, что на практике разделяют эти три аспекта своего существования. После этого им легко предлагать свой идиотский формализм в качестве единственного способа заполнить эти бреши. Организация – это не процесс структурирования своих слабостей. В первую очередь, это создание связей» [313].

Что придет на смену скуке – уходящей фазе, которую точно описывал Дэвид Фостер Уоллес? В своем эссе о кампании Джона МакКейна 2000 года он задавался вопросом, почему молодые избиратели настолько не заинтересованы в политике, и отмечал, что сейчас «практически невозможно заставить кого-то хорошенько задуматься, почему он не заинтересован в чем-либо. Скука сама по себе предшествует вопрошанию, и реальности этого чувства оказывается достаточно». То же самое касается рассуждений Жана Бодрийяра об инерции и молчаливом большинстве. Такое состояние, однако, всегда когда-нибудь заканчивается. После начала вечеринки сложно оставаться снаружи. Уоллес писал, что политика – это не круто: «Крутые, интересные, живые люди – это не те, кто позволяет себе увлечься политическими процессами» [314]. Существует «глубокая потеря интереса, которая часто является защитной реакцией на чувство боли и грусти». Демонстрация, которая подает себя как крутой фестиваль, преодолевает такое замороженное состояние умов, создавая инклюзивные временные автономные зоны, которые в прошлом множествам (multitudes) и не снились. В ее основе лежит политика аффекта, которая является чисто телесной и больше не заигрывается с визуальным языком так, как это было в 1930-е (о чем писал Вальтер Беньямин). Если уж на то пошло, политика эстетики является по своей природе аудиопсихической.

Что есть утрата и что есть желание в эту сетевую цифровую эпоху? Вопрос может звучать риторически (или даже утопически), но речь не об этом. Дело в том, что сегодня на него отвечают на языке романтизации офлайна. Единственным вариантом видится уход от технологий в принципе, а технические идеи часто осуждаются как «солюционизм» [315]. Как создать такой радикальный план, который избегал бы обеих крайностей? Как заявил мэр Чикаго Рам Эмануэль, «не упусти кризис, ведь он дает возможность делать важные вещи». Давайте воспользуемся моментом и забудем о реформистской повестке, которая делает акцент только на индивидуальных решениях, сводя политическое участие к вводу данных. Когда мы боремся с цензурой, слежкой и контролем со стороны государств и монополий, разрушающих реальную инфраструктуру, появляется надежда на рождение новой культуры децентрализации, в рамках которой можно на федеративном уровне отстаивать права, стандарты и протоколы, которые служили бы всем и каждому.

Внезапный подъем взявшихся из ниоткуда масштабных движений нельзя объяснить восстановлением силы негации. Вторя анализу современного консерватизма в «Реакционном духе» Кори Робина, мы можем отметить, что в наше время социальные движения не столько чего-то желают и требуют, сколько дают выражение культуре утраты. Они скорбят о потерянном будущем и выражают свое коллективное чувство безысходности, когда вокруг них больше нет публичной инфраструктуры и социальных сервисов, когда надежные рабочие места исчезли, а в перспективе светит жизнь без устойчивых зарплат, в вечной долговой яме. Как бы сказал Робин, протестующие просят нас пожалеть их, а вовсе не подчиняться им. Они хотят быть славными лузерами, проживающими свою утрату и прославляющими свой статус жертвы. Эти возмущающиеся не требуют ничего, кроме симпатии.

В 1990-е предполагалось существование предустановленной гармонии. Для молодежи того времени было характерно «нежелание взаимодействовать с мутным миром власти и жестоких конфликтов, трагедии и разрыва» – однако это время давно кануло в лету [316]. Предложенный концепт организованных сетей можно считать следующей ступенью в глобальном поиске форм организации, которые подходили бы нашему веку цифровых медиа. Начальной точкой его развития служит феномен рабочих групп, спонтанно возникающих в ходе политических событий, но в данном случае акцент делается на устойчивости самоорганизации. Событие является по своей природе кратким, экстатичным и локальным; организованная сеть также может быть локальной, однако она отовсюду впитывает знание и опыт, чтобы в итоге сфокусироваться на реализации идей, проектов и коллабораций, а не только на приближении события. И если событие стремится немедленно вырасти в масштабе и стать видимым за счет всех возможных каналов, то небольшие организационные единицы занимаются делом на заднем плане. Претворение в жизнь решений, принятых общим собранием, на форуме или непосредственно этими группами – это цель номер один.

Организация – это не медиация. Если есть такая возможность, группы замышляют что-либо в офлайне. Когда мы организовываем политическое событие, мы действительно коммуницируем и пытаемся не записывать наши планы. Мы что-то готовим, обсуждаем, координируем, составляем планы, совершаем звонки; мы заказываем необходимые инструменты и оборудование и лишь потом выбегаем наружу навстречу своей политической судьбе. Давайте помнить о том, что информирование своих товарищей – это не работа медиа. В наш век социальных медиа мобилизация и пиар начинают сливаться, что оставляет в недоумении как активистов, так и представителей общественных и медиаинститутов. И если активисты все еще в состоянии отличить внутренние каналы от мейнстримового радио, а газеты от ТВ, то в случае интернета все привычные границы размываются. Что такое твиты, посты в блогах, апдейты статусов и