Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона - Жорж Сименон

Было около десяти часов вечера. Фермер, Ганс Патман, которому около пятидесяти лет, еще не лег спать, равно как и его жена. Они оба находились в одной из комнат первого этажа.

Услышав два удара в дверь, Патман открыл и увидел Гэллоуэя, направившего на него автоматический пистолет. Гэллоуэй сказал девушке:

— Перережь телефонный провод.

Он выглядел измученным. Его руки дрожали от усталости.

— Накормите нас. И пусть никто не пытается выйти из дома.

В это время сын Патмана, находившийся на втором этаже, когда подъехала машина, уже выбежал на улицу через заднюю дверь и мчался на велосипеде к ближайшему дому. Таким образом, через десять минут шериф был поставлен в известность о случившемся. Вскоре к ферме подъехали три полицейские машины».

Пассажиры читали ту же статью и видели фотографии Гэллоуэя, но никто, похоже, не узнал его.

«Когда дом был окружен, шериф и один из его людей направились к двери. То, что произошло потом, представляется недостаточно ясным. Гэллоуэй и его спутница, несомненно, попытались бежать через двор. Следствием будет установлено, кто выстрелил первым. Завязалась перестрелка, и один из полицейских был ранен в ногу.

В конце концов молодой человек крикнул, сложив руки рупором:

— Не стреляйте! Я сдаюсь.

Его автоматический пистолет был пустым.

Во время пути в Джасонвиль, где его передали агентам ФБР для дальнейшего препровождения в Индианаполис, он не выразил ни малейшего сожаления о своих поступках.

— Без помощи мальчика моего возраста вы никогда меня не поймали бы! — заявил он, намекая на сына Патмана, которому действительно тоже шестнадцать лет.

Потом он заснул в машине, а его спутница не сомкнула глаз, словно охраняла его».

По всей видимости, это было не совсем правдой, поскольку невозможно поведать о поведении человека с предельной точностью. Тем не менее Бен, вероятно, выразился именно так: «без помощи мальчика моего возраста…»

Точно так же вполне вероятно, что Лилиана Хавкинс всю дорогу не сомкнула глаз, словно охраняла его. Эта подробность смутила Гэллоуэя, испортила ему настроение. Он не мог объяснить почему, но ему казалось, что из-за нее все окажется не таким простым, как он думал.

Гэллоуэй спал еще менее глубоким сном, чем в квартире, и три-четыре раза просыпался. Однажды он увидел женщину с ребенком на руках. Она напряженно смотрела на него. На соседнем сиденье лежала раскрытая газета. Должно быть, она его узнала. Он выдержал ее взгляд, но когда машинально взглянул на ребенка, она задрожала, словно провела одному богу известно какое сравнение, и крепче прижала ребенка к себе.

Когда они остались одни, Бен был не старше этого младенца. На самом деле Гэллоуэй не страдал из-за ухода жены. Можно даже сказать, что он всегда был к этому готов. Кто знает? После первого шока он, возможно, почувствовал даже облегчение, что она исчезла из их жизни.

Он не любил вспоминать ни о Рут, ни об этом периоде. До двадцати пяти лет он вообще не помышлял о женитьбе и посещал женщин лишь в случае необходимости. Ему уже исполнилось двадцать, когда он впервые вступил в половые отношения с одной из них.

В Уотербери Рут работала в той же мастерской, что и он. Он знал, что почти каждый вечер она гуляла с тем или другим из его приятелей и посещала таверны. Выпив два стакана виски, она становилась вульгарной и шумной.

Ей еще не было двадцати лет. А когда ей исполнилось шестнадцать, она сбежала с фермы своих родителей. Она жила в Нью-Йорке, Олбани, возможно, где-то еще, прежде чем осела, бог знает как, в Уотербери.

Она не заботилась ни о завтрашнем дне, ни о том, что о ней думали люди. В течение нескольких месяцев он наблюдал за ней, уверенный, что она питала к нему нечто похожее на презрение, поскольку он не развлекался так, как другие. Она притягивала его к себе и одновременно пугала. Рут была скорее самкой, чем женщиной, и одного движения ее бедер было достаточно, чтобы смутить его.

Однажды, когда он вышел из мастерской и направился на остановку автобуса, он увидел, что она неподвижно стояла неподалеку, на тротуаре.

Он так никогда и не узнал, его ли она ждала.

— Я внушаю вам страх? — спросила она, поскольку он смотрел на нее в замешательстве.

Он ответил, что нет. У нее был хриплый голос, и она подходила очень близко к мужчинам, с которыми разговаривала.

— Вы кого-нибудь ждете?

Она рассмеялась, словно он сказал нечто несуразное. Покраснев, он хотел было уйти. Даже сейчас он не знал, что его удержало.

— Что во мне такого забавного?

— Ваша манера смотреть на меня.

— Хотите, вместе поужинаем?

Он и в самом деле давно этого хотел, но до сих пор не верил, что такое возможно. Весь вечер ему было стыдно за ее поведение: сначала в ресторане, потом в двух-трех барах, в которые она его затащила и где она, уже под конец, пила неразбавленный виски.

Он мог бы провести с ней ночь. Она удивилась, когда он расстался с ней у двери ее квартиры. На следующий день в мастерской она наблюдала за ним весь день, словно хотела понять. Он вел себя с ней холодно.

В течение всей недели он почти не разговаривал с ней, но однажды вечером, после того как увидел, что она садилась в машину его приятеля, он не мог уснуть часа два. Наутро он спросил:

— Вы свободны сегодня вечером?

— Надо же! Вы хотите продолжить?

Он смотрел на нее так, что она расчувствовалась.

— Если хотите, подождите меня у выхода.

Они следовали той же программе, что и в первый раз. Он казался угрюмым и нарочно выпил больше обычного. Расставаясь с ней на пороге ее квартиры, он спросил, глядя на нее так же сурово, злобно, как и утром:

— Вы хотите выйти за меня замуж?

— Я?

Рут засмеялась, затем стала серьезной. Она смотрела на него с большим вниманием. На ее лице застыли удивление и одновременно некая тревога.

— Да что с вами? Виски?

— Вы же знаете, что нет.

Конечно, она знала.

— Мы поговорим об этом в другой раз, — прошептала она, поворачиваясь к двери.

Он схватил ее за руку.

— Нет. Сейчас.

Она не предложила ему войти. Она действительно боялась его.

— Пошли!

В течение почти двух часов они бесцельно бродили по тротуару, среди одних и тех же фонарей. Они не держали друг друга за руки, не останавливались, чтобы поцеловаться.

— Почему вы хотите на мне жениться?

Он, заупрямившись, ответил:

— Потому что!